Page 34 - Ленька Пантелеев

почему не хочет исполнить его просьбу, такую несложную и такую важную.
...Но вот организм мальчика справился с болезнью, наступил перелом, и постепенно
сознание стало возвращаться к Леньке. Правда, оно возвращалось медленно, клочками,
урывками, как будто он тонул, захлебывался, шел ко дну, и лишь на минуту страшная тяжесть
воды отпускала его, и он с усилиями всплывал на поверхность - чтобы глотнуть воздуха,
увидеть солнечный свет, почувствовать себя живым. Но и в эти минуты он не всегда понимал,
где сон и где явь, где бред и где действительность...
Он открывает глаза и видит возле своей постели тучного человека с черными усиками.
Он узнаёт его: это доктор Тувим из Морского госпиталя, их старый домашний врач. Но
почему он не в форме, почему на плечах его не видно серебряных погон с якорями и золотыми
полосками?
Доктор Тувим держит Леньку за руку, наклоняется к его лицу и, улыбаясь широкой
дружелюбной улыбкой, говорит:
- Ого! Мы очнулись? Ну, как мы себя чувствуем?
Леньку и раньше смешила эта манера доктора Тувима говорить о других "мы"...
Почему-то он никогда не скажет: "выпей касторки" или "поставьте горчичник", а всегда -
"выпьем-ка мы касторки" или "поставим-ка мы горчичничек", - хотя сам при этом
горчичников себе не ставит и касторку не пьет.
- Мы не имеем намерения покушать? - спрашивает он, поглаживая Ленькину руку.
Ленька хочет ответить, пробует улыбнуться, но у него хватает сил лишь на то, чтобы
пошевелить губами. Голова его кружится, доктор Тувим расплывается, и Ленька опять
проваливается, уходит с головой в воду. Последнее, что он слышит, это незнакомый мужской
голос, который говорит:
- На Лермонтовском опять стреляют.
Однажды ночью он проснулся от страшного звона. В темную комнату с ураганной силой
дул холодный уличный ветер.
Он услышал голос матери:
- Стеша! Стеша! Да где же вы? Дайте что-нибудь... Подушку или одеяло...
- Барыня! Да барыня! Отойдите же от окна! - кричала Стеша.
Он хотел спросить: "что? в чем дело?", хотел поднять голову, но голос его не слушался, и
голова бессильно упала на подушку.
...Но теперь он просыпался все чаще и чаще.
Он не мог еще говорить, но мог слушать.
Он слышал, как на улице стучал пулемет. Он слышал, как с грохотом проносились по
мостовой броневые автомобили, и видел, как свет их фар грозно и быстро пробегал по белому
кафелю печки.
Он начинал понимать, что что-то случилось.
Один раз, когда Стеша поила его холодным клюквенным морсом, он набрался сил и
шепотом спросил у нее:
- Что?..
Она поняла, засмеялась и громко, как глухому, сказала:
- Наша власть, Лешенька!..
Он не сразу понял, о чем она говорит. Какая "наша власть"? Почему "наша власть"? Но
тут, как это часто бывает после болезни, какой-то выключатель повернулся в Ленькиной
голове, яркий луч осветил его память, и он вспомнил все: вспомнил матросов-большевиков из
гвардейского экипажа, вспомнил, как он крался за Стешей по Садовой и по Крюкову каналу,
вспомнил и сундучок, и замок, и энциклопедический словарь Брокгауза... Уши у него
загорелись, и, приподнявшись над подушкой, он с жалкой улыбкой посмотрел на горничную и
прошептал:
- Стеша... простите меня...
- Ничего, ничего... Полно вам... Лежите! Глупенький вы, - засмеялась девушка, и Леньке
вдруг показалось, что она помолодела и похорошела за это время. Таким веселым и