Page 11 - СЕВАСТОПОЛЬСКИЕ РАССКАЗЫ

вспомнил о своем губернском бледном друге и как он сиживал, бывало, с ним по вечерам в
беседке и говорил о чувстве, вспомнил о добром товарище-улане, как он сердился и
ремизился, когда они, бывало, в кабинете составляли пульку по копейке, как жена смеялась
над ним, – вспомнил о дружбе к себе этих людей (может быть, ему казалось, что было что-то
больше со стороны бледного друга): все эти лица с своей обстановкой мелькнули в его
воображении в удивительно-сладком, отрадно-розовом цвете, и он, улыбаясь своим
воспоминаниям, дотронулся рукою до кармана, в котором лежало это милое для него
письмо. Эти воспоминания имели тем большую прелесть для штабс-капитана Михайлова,
что тот круг, в котором ему теперь привелось жить в пехотном полку, был гораздо ниже
того, в котором он вращался прежде, как кавалерист и дамский кавалер, везде хорошо
принятый в городе Т.
Его прежний круг был до такой степени выше теперешнего, что когда в минуты
откровенности ему случалось рассказывать пехотным товарищам, как у него были свои
дрожки, как он танцевал на балах у губернатора и играл в карты с штатским генералом, его
слушали равнодушно-недоверчиво, как будто не желая только противоречить и доказывать
противное – «пускай говорит», мол, и что ежели он не выказывал явного презрения к кутежу
товарищей – водкой, к игре по четверти копейки на старые карты, и вообще к грубости их
отношений, то это надо отнести к особенной кротости, уживчивости и рассудительности его
характера.
От воспоминаний штабс-капитан Михайлов невольно перешел к мечтам и надеждам.
«Каково будет удивление и радость Наташи, – думал он, шагая на своих стоптанных сапогах
по узенькому переулочку, – когда она вдруг прочтет в „Инвалиде“ описание, как я первый
влез на пушку и получил Георгия. Капитана же я должен получить по старому
представлению. Потом очень легко я в этом же году могу получить майора по линии, потому
что много перебито, да и еще, верно, много перебьют нашего брата в эту кампанию. А потом
опять будет дело, и мне, как известному человеку, поручат полк… подполковник… Анну на
шею… полковник…» – и он был уже генералом, удостаивающим посещения Наташу, вдову
товарища, который, по его мечтам, умрет к этому времени, когда звуки бульварной музыки
ясное долетели до его слуха, толпы народа кинулись ему в глаза, и он очутился на бульваре
прежним пехотным штабс-капитаном, ничего не значащим, неловким и робким.

3

Он подошел сначала к павильону, подле которого стояли музыканты, которым вместо
пюпитров другие солдаты того же полка, раскрывши, держали ноты и около которых,
больше смотря, чем слушая, составили кружок писаря, юнкера, няньки с детьми и офицеры в
старых шинелях. Кругом павильона стояли, сидели и ходили большею частью моряки,
адъютанты и офицеры в белых перчатках и новых шинелях. По большой аллее бульвара
ходили всяких сортов офицеры и всяких сортов женщины, изредка в шляпках, большей
частью в платочках (были и без платочков и без шляпок), но ни одной не было старой, а
замечательно, что все молодые. Внизу по тенистым пахучим аллеям белых акаций ходили и
сидели уединенные группы.
Никто особенно рад не был, встретив на бульваре штабс-капитана Михайлова,
исключая, может быть, его полка капитанов Обжогова и Сусликова, которые с горячностью
пожали ему руку, но первый был в верблюжьих штанах, без перчаток, в обтрепанной шинели
и с таким красным, вспотевшим лицом, а второй кричал так громко и развязно, что совестно
было ходить с ними, особенно перед офицерами в белых перчатках, из которых с одним – с
адъютантом – штабс-капитан Михайлов кланялся, а с другим – штаб-офицером – мог бы
кланяться, потому что два раза встречал его у общего знакомого. Притом же, что веселого
ему было гулять с этими господами Обжоговым и Сусликовым, когда он и без того по шести
раз на день встречал их и пожимал им руки. Не для этого же он пришел на музыку.
Ему бы хотелось подойти к адъютанту, с которым он кланялся, и поговорить с этими