Page 15 - СЕВАСТОПОЛЬСКИЕ РАССКАЗЫ

тоже к этой чувствительной сцене, начала утирать глаза грязным рукавом и приговаривать
что-то о том, что уж на что господа, и те какие муки принимают, и что она, бедный человек,
вдовой осталась, и рассказала в сотый раз пьяному Никите о своем горе: как ее мужа убили
еще в первую бандировку и как ее домишко весь разбили (тот, в котором она жила,
принадлежал не ей), и т. д., и т. д. По уходе барина Никита закурил трубку, попросил
хозяйскую девочку сходить за водкой и весьма скоро перестал плакать, а напротив,
побранился с старухой за какую-то ведерку, которую она ему будто бы раздавила.
«А может быть, только ранят, – рассуждал сам с собою штабс-капитан, уже сумерками
подходя с ротой к бастиону. – Но куда? как? сюда или сюда? – думал он, мысленно указывая
на живот и на грудь. – Вот ежели бы сюда, – он думал о верхней части ноги, – да кругом бы
обошла. Ну, а как сюда да осколком – кончено!»
Штабс-капитан, однако, сгибаясь, по траншеям благополучно дошел до ложементов,
расставил с саперным офицером, уже в совершенной темноте, людей на работы и сел в
ямочку под бруствером. Стрельба была малая; только изредка вспыхивали то у нас, то у него
молнии, и светящаяся трубка бомбы прокладывала огненную дугу на темном звездном небе.
Но все бомбы ложились далеко сзади и справа ложемента, в котором в ямочке сидел
штабс-капитан, так что он успокоился отчасти, выпил водки, закусил мыльным сыром,
закурил папиросу и, помолившись Богу, хотел заснуть немного.

5

Князь Гальцин, подполковник Нефердов, юнкер барон Пест, который встретил их на
бульваре, и Праскухин, которого никто не звал, с которым никто не говорил, но который не
отставал от них, все с бульвара пошли пить чай к Калугину.
– Ну так ты мне не досказал про Ваську Менделя, – говорил Калугин, сняв шинель,
сидя около окна на мягком, покойном кресле и расстегивая воротник чистой крахмальной
голландской рубашки, – как же он женился?
– Умора, братец! Je vous dis, il y avait un temps ou on ne parlait que de ca a P(etersbour) g
4 , – сказал, смеясь, князь Гальцин, вскакивая от фортепьян, у которых он сидел, и садясь на

окно подле Калугина, – просто умора. Уж я все это знаю подробно. – И он весело, умно и
бойко стал рассказывать какую-то любовную историю, которую мы пропустим потому, что
она для нас не интересна.
Но замечательно то, что не только князь Гальцин, но и все эти господа,
расположившись здесь кто на окне, кто задравши ноги, кто за фортепьянами, казались
совсем другими людьми, чем на бульваре: не было этой смешной надутости,
высокомерности, которые они выказывали пехотным офицерам; здесь они были между
своими в натуре, и особенно Калугин и князь Гальцин, очень милыми, веселыми и добрыми
ребятами. Разговор шел о петербургских сослуживцах и знакомых.
– Что Маслоцкий?
– Который? лейб-улан или конногвардеец?
– Я их обоих знаю. Конногвардеец при мне мальчишка был, только что из школы
вышел. Что старший – ротмистр?
– О! уж давно.
– Что, все возится с своей цыганкой?
– Нет, бросил, – и т. д. в этом роде.
Потом князь Гальцин сел к фортепьянам и славно спел цыганскую песенку. Праскухин,
хотя никто не просил его, стал вторить, и так хорошо, что его уж просили вторить, чему он
был очень доволен.
Человек вошел с чаем со сливками и крендельками на серебряном подносе.

4 Я вам говорю, что одно время только об этом и говорили в Петербурге (франц.)