Page 13 - СЕВАСТОПОЛЬСКИЕ РАССКАЗЫ

Праскухии, весьма часто встречавшийся на бастионе с Михайловым, неоднократно пивший
его вино и водку и даже должный ему по преферансу 12 руб. с полтиной. Не зная еще
хорошенько князя Гальцина, ему не хотелось изобличить перед ним свое знакомство с
простым пехотным штабс-капитаном; он слегка поклонился ему.
– Что, капитан, – сказал Калугин, – когда опять на баксиончик? Помните, как мы с вами
встретились на Шварцовском редуте, – жарко было? а?
– Да, жарко, – сказал Михайлов, с прискорбием вспоминая о том, какая у него была
печальная фигура, когда он в ту ночь, согнувшись, пробираясь по траншее на бастион,
встретил Калугина, который шел таким молодцом, бодро побрякивая саблей.
– Мне, по-настоящему, приходится завтра идти, но у нас болен, – продолжал
Михайлов, – один офицер, так… – Он хотел рассказать, что черед был не его, но так как
командир восьмой роты был нездоров, а в роте оставался прапорщик только, то он счел
своей обязанностью предложить себя на место поручика Непшитшетского и потому шел
нынче на бастион. Калугин не дослушал его.
– А я чувствую, что на днях что-нибудь будет, – сказал он князю Гальцину.
– А что, не будет ли нынче чего-нибудь? – робко спросил Михайлов, поглядывая то на
Калугина, то на Гальцина. Никто не отвечал ему. Князь Гальцин только сморщился как-то,
пустил глаза мимо его фуражки и, помолчав немного, сказал:
– Славная девочка эта в красном платочке. Вы ее не знаете, капитан?
– Это около моей квартиры дочь одного матроса, – отвечал штабс-капитан.
– Пойдемте посмотрим ее хорошенько.
И князь Гальцин взял под руку с одной стороны Калугина, с другой штабс-капитана,
вперед уверенный, что это не может не доставить последнему большого удовольствия, что
действительно было справедливо.
Штабс-капитан был суеверен и считал большим грехом перед делом заниматься
женщинами, но в этом случае он притворился большим развратником, чему, видимо, не
верили князь Гальцин и Калугин и что чрезвычайно удивляло девицу в красном платочке,
которая не раз замечала, как штабс-капитан краснел, проходя мимо ее окошка. Праскухин
шел сзади и все толкал за руку князя Гальцина, делая разные замечания на французском
языке; но, так как вчетвером нельзя было идти по дорожке, он принужден был идти один и
только на втором круге взял под руку подошедшего и заговорившего с ним известно
храброго морского офицера Сервягина, желавшего тоже присоединиться к кружку
аристократов. И известный храбрец с радостью просунул свою мускулистую, честную руку
за локоть, всем и самому Сервягину хорошо известному за не слишком хорошего человека,
Праскухину. Но когда Праскухин, объясняя князю Гальцину свое знакомство с этим
моряком, шепнул ему, что это был известный храбрец, князь Гальцин, бывший вчера на 4-м
бастионе и видевший от себя в 20-ти шагах лопнувшую бомбу, считая себя не меньшим
храбрецом, чем этот господин, и предполагая, что весьма много репутаций приобретается
задаром, не обратил на Сервягина никакого внимания.
Штабс-капитану Михайлову так приятно было гулять в этом обществе, что он забыл
про милое письмо из Т., про мрачные мысли, осаждавшие его при предстоящем отправлении
на бастион, и, главное, про то, что в 7 часов ему надо было быть дома. Он пробыл с ними до
тех пор, пока они не заговорили исключительно между собой, избегая его взглядов, давая
тем знать, что он может идти, и, наконец, совсем ушли от него. Но штабс-капитан все-таки
был доволен и, проходя мимо юнкера барона Песта, который был особенно горд и
самонадеян со вчерашней ночи, которую он в первый раз провел в блиндаже пятого
бастиона, и считал себя вследствие этого героем, он нисколько не огорчился
подозрительно-высокомерным выражением, с которым юнкер вытянулся и снял перед ним
фуражку.

4