Page 1 - Сны Чанга

Бунин Иван Алексеевич
Сны Чанга

Не все ли равно, про кого говорить? Заслуживает того каждый из живших на земле.
Некогда Чанг узнал мир и капитана, своего хозяина, с которым соединилось его земное
существование. И прошло с тех пор целых шесть лет, протекло, как песок в корабельных
песочных часах…
Вот опять была ночь — сон или действительность? — и опять наступает утро —
действительность или сон? Чанг стар, Чанг пьяница — он все дремлет.
На дворе, в городе Одессе, зима. Погода злая, мрачная, много хуже той, китайской, когда
Чанг с капитаном встретили друг друга. Несет острым мелким снегом, снег косо летит по
ледяному, скользкому асфальту пустого приморского бульвара и больно сечет в лицо каждому
еврею, что, засунувши руки в карманы и сгорбившись, неумело бежит направо или налево. За
гаванью, тоже опустевшей, за туманным от снега заливом слабо видны голые степные берега.
Мол весь дымится густым серым дымом: море с утра до вечера переваливается через мол
пенистыми чревами. Ветер звонко свищет в телефонных проволоках…
В такие дни жизнь в городе начинается не рано. Не рано просыпаются и Чанг с
капитаном. Шесть лет — много это или мало? За шесть лет Чанг с капитаном стали стариками,
хотя капитану еще и сорока нет, и судьба их грубо переменилась. По морям они уже не
плавают-живут «на берегу», как говорят моряки, и не там, где жили когда-то, а в узкой и
довольно мрачной улице, на чердаке пятиэтажного дома, пахнущего каменным углем,
населенного евреями, из тех, что в семью приходят только к вечеру и ужинают в шляпах на
затылок. Потолок у Чанга с капитаном низкий, комната большая и холодная. В ней всегда,
кроме того. сумрачно: два окна, пробитые в наклонной стене-крыше, невелики и круглы,
напоминают корабельные. Между окнами стоит что-то вроде комода, а у стены налево старая
железная кровать: вот и все убранство этого скучного жилища, если не считать камина, из
которого всегда дует свежим ветром.
Чанг спит в уголке за камином. Капитан на кровати. Какова эта чуть не до полу
продавленная кровать и каков матрац на ней, легко представит себе всякий, живавший на
чердаках, где нечистая подушка так жидка, что капитану приходится подкладывать под нее
свою тужурку. Однако и на этой кровати спит капитан очень спокойно, лежит, — на спине, с
закрытыми глазами и серым лицом, — неподвижно, как мертвый. Что за чудесная кровать
была у него прежде! Ладная, высокая, с ящиками, с постелью глубокой и уютной, с тонкими и
скользкими простынями и холодящими белоснежными подушками! Но и тогда, даже в качку,
не спал капитан так крепко, как теперь: за день он сильно устает, да и о чем ему теперь
тревожиться, что он может проспать, и чем может обрадовать его новый день? Было когда-то
две правды на свете, постоянно сменявших друг друга: первая- та, что жизнь несказанно
прекрасна, а другая — что жизнь мыслима лишь для сумасшедших. Теперь капитан
утверждает, что есть, была и во веки веков будет только одна правда, последняя, правда еврея
Иова, правда мудреца из неведомого племени, Экклезиаста. Часто говорит теперь капитан,
сидя в пивной: «Помни, человек, с юности твоей те тяжелые дни и годы, о коих ты будешь
говорить: нет мне удовольствия в них!» Все же дни и ночи по-прежнему существуют, и вот
опять была ночь, и опять наступает утро. И капитан с Чангом просыпаются.
Но, проснувшись, капитан не открывает глаз. Что он в эту минуту думает, не знает даже
Чанг, лежащий на полу возле нетопленого камина, из которого всю ночь пахло морской
свежестью. Чангу известно только одно: то, что капитан пролежит так не менее часа. Чанг,
поглядев на капитана уголком глаз, снова смыкает веки и снова задремывает. Чанг тоже
пьяница, он тоже по утрам мутен, слаб и чувствует мир с тем томным отвращением, которое
так знакомо всем плавающим на кораблях и страдающим морской болезнью. И потому,
задремывая в этот утренний час, Чанг видит сон томительный, скучный…