Page 59 - Тарас Бульба

сердце? Он глядел на него из толпы и не проронил ни одного движения его. Они
приблизились уже к лобному месту. Остап остановился. Ему первому приходилось выпить
эту тяжелую чашу. Он глянул на своих, поднял руку вверх и произнес громко:
– Дай же, боже, чтобы все, какие тут ни стоят еретики, не услышали, нечестивые, как
мучится христианин! чтобы ни один из нас не промолвил ни одного слова!
После этого он приблизился к эшафоту.
– Добре, сынку, добре! – сказал тихо Бульба и уставил в землю свою седую голову.
Палач сдернул с него ветхие лохмотья; ему увязали руки и ноги в нарочно сделанные
станки, и… Не будем смущать читателей картиною адских мук, от которых дыбом
поднялись бы их волоса. Они были порождение тогдашнего грубого, свирепого века, когда
человек вел еще кровавую жизнь одних воинских подвигов и закалился в ней душою, не чуя
человечества. Напрасно некоторые, немногие, бывшие исключениями из века, являлись
противниками сих ужасных мер. Напрасно король и многие рыцари, просветленные умом и
душой, представляли, что подобная жестокость наказаний может только разжечь мщение
козацкой нации. Но власть короля и умных мнений была ничто перед беспорядком и дерзкой
волею государственных магнатов, которые своею необдуманностью, непостижимым
отсутствием всякой дальновидности, детским самолюбием и ничтожною гордостью
превратили сейм в сатиру на правление. Остап выносил терзания и пытки, как исполин. Ни
крика, ни стону не было слышно даже тогда, когда стали перебивать ему на руках и ногах
кости, когда ужасный хряск их послышался среди мертвой толпы отдаленными зрителями,
когда панянки отворотили глаза свои, – ничто, похожее на стон, не вырвалось из уст его, не
дрогнулось лицо его. Тарас стоял в толпе, потупив голову и в то же время гордо приподняв
очи, и одобрительно только говорил: «Добре, сынку, добре!»
Но когда подвели его к последним смертным мукам, – казалось, как будто стала
подаваться его сила. И повел он очами вокруг себя: боже, всё неведомые, всё чужие лица!
Хоть бы кто-нибудь из близких присутствовал при его смерти! Он не хотел бы слышать
рыданий и сокрушения слабой матери или безумных воплей супруги, исторгающей волосы и
биющей себя в белые груди; хотел бы он теперь увидеть твердого мужа, который бы
разумным словом освежил его и утешил при кончине. И упал он силою и воскликнул в
душевной немощи:
– Батько! где ты! Слышишь ли ты?
– Слышу! – раздалось среди всеобщей тишины, и весь миллион народа в одно время
вздрогнул.
Часть военных всадников бросилась заботливо рассматривать толпы народа. Янкель
побледнел как смерть, и когда всадники немного отдалились от него, он со страхом
оборотился назад, чтобы взглянуть на Тараса; но Тараса уже возле него не было: его и след
простыл.

XII

Отыскался след Тарасов. Сто двадцать тысяч козацкого войска показалось на границах
Украйны. Это уже не была какая-нибудь малая часть или отряд, выступивший на добычу или
на угон за татарами. Нет, поднялась вся нация, ибо переполнилось терпение народа, –
поднялась отмстить за посмеянье прав своих, за позорное унижение своих нравов, за
оскорбление веры предков и святого обычая, за посрамление церквей, за бесчинства
чужеземных панов, за угнетенье, за унию, за позорное владычество жидовства на
христианской земле – за все, что копило и сугубило с давних времен суровую ненависть
козаков. Молодой, но сильный духом гетьман Остраница предводил всею несметною
козацкою силою. Возле был виден престарелый, опытный товарищ его и советник, Гуня.
Восемь полковников вели двенадцатитысячные полки. Два генеральные есаула и