Page 54 - Тарас Бульба

деревянные домы, со множеством протянутых из окон жердей, увеличивали еще более мрак.
Изредка краснела между ними кирпичная стена, но и та уже во многих местах превращалась
совершенно в черную. Иногда только вверху ощекатуренный кусок стены, обхваченный
солнцем, блистал нестерпимою для глаз белизною. Тут все состояло из сильных резкостей:
трубы, тряпки, шелуха, выброшенные разбитые чаны. Всякий, что только было у него
негодного, швырял на улицу, доставляя прохожим возможные удобства питать все чувства
свои этою дрянью. Сидящий на коне всадник чуть-чуть не доставал рукою жердей,
протянутых через улицу из одного дома в другой, на которых висели жидовские чулки,
коротенькие панталонцы и копченый гусь. Иногда довольно смазливенькое личико еврейки,
убранное потемневшими бусами, выглядывало из ветхого окошка. Куча жиденков,
запачканных, оборванных, с курчавыми волосами, кричала и валялась в грязи. Рыжий жид, с
веснушками по всему лицу, делавшими его похожим на воробьиное яйцо, выглянул из окна,
тотчас заговорил с Янкелем на своем тарабарском наречии, и Янкель тотчас въехал в один
двор. По улице шел другой жид, остановился, вступил тоже в разговор, и когда Бульба
выкарабкался наконец из-под кирпича, он увидел трех жидов, говоривших с большим жаром.
Янкель обратился к нему и сказал, что все будет сделано, что его Остап сидит в
городской темнице, и хотя трудно уговорить стражей, но, однако ж, он надеется доставить
ему свидание.
Бульба вошел с тремя жидами в комнату.
Жиды начали опять говорить между собою на своем непонятном языке. Тарас
поглядывал на каждого из них. Что-то, казалось, сильно потрясло его: на грубом и
равнодушном лице его вспыхнуло какое-то сокрушительное пламя надежды – надежды той,
которая посещает иногда человека в последнем градусе отчаяния; старое сердце его начало
сильно биться, как будто у юноши.
– Слушайте, жиды! – сказал он, и в словах его было что-то восторженное. – Вы всё на
свете можете сделать, выкопаете хоть из дна морского; и пословица давно уже говорит, что
жид самого себя украдет, когда только захочет украсть. Освободите мне моего Остапа! Дайте
случай убежать ему от дьявольских рук. Вот я этому человеку обещал двенадцать тысяч
червонных, – я прибавляю еще двенадцать. Все, какие у меня есть, дорогие кубки и
закопанное в земле золото, хату и последнюю одежду продам и заключу с вами контракт на
всю жизнь, с тем чтобы все, что ни добуду на войне, делить с вами пополам.
– О, не можно любезный пан, не можно! – сказал со вздохом Янкель.
– Нет, не можно! – сказал другой жид.
Все три жида взглянули один на другого.
– А попробовать? – сказал третий, боязливо поглядывая на двух других, – может быть,
бог даст.
Все три жида заговорили по-немецки. Бульба, как ни наострял свой слух, ничего не мог
отгадать; он слышал только часто произносимое слово «Мардохай», и больше ничего.
– Слушай, пан! – сказал Янкель, – нужно посоветоваться с таким человеком, какого
еще никогда не было на свете. У-у! то такой мудрый, как Соломон; и когда он ничего не
сделает, то уж никто на свете не сделает. Сиди тут; вот ключ, и не впускай никого!
Жиды вышли на улицу.
Тарас запер дверь и смотрел в маленькое окошечко на этот грязный жидовский
проспект. Три жида остановились посредине улицы и стали говорить довольно азартно; к
ним присоединился скоро четвертый, наконец, и пятый. Он слышал опять повторяемое:
«Мардохай, Мардохай». Жиды беспрестанно посматривали в одну сторону улицы; наконец в
конце ее из-за одного дрянного дома показалась нога в жидовском башмаке и замелькали
фалды полукафтанья. «А, Мардохай, Мардохай!» – закричали все жиды в один голос. Тощий
жид, несколько короче Янкеля, но гораздо более покрытый морщинами, с преогромною
верхнею губою, приблизился к нетерпеливой толпе, и все жиды наперерыв спешили
рассказать ему, причем Мардохай несколько раз поглядывал на маленькое окошечко, и Тарас
догадывался, что речь шла о нем. Мардохай размахивал руками, слушал, перебивал речь,