Page 55 - Тарас Бульба

часто плевал на сторону и, подымая фалды полукафтанья, засовывал в карман руку и
вынимал какие-то побрякушки, причем показывал прескверные свои панталоны. Наконец все
жиды подняли такой крик, что жид, стоявший на стороже, должен был дать знак к молчанию,
и Тарас уже начал опасаться за свою безопасность, но, вспомнивши, что жиды не могут
иначе рассуждать, как на улице, и что их языка сам демон не поймет, он успокоился.
Минуты две спустя жиды вместе вошли в его комнату. Мардохай приблизился к
Тарасу, потрепал его по плечу и сказал: «Когда мы да бог захочем сделать, то уже будет так,
как нужно».
Тарас поглядел на этого Соломона, какого еще не было на свете, и получил некоторую
надежду. Действительно, вид его мог внушить некоторое доверие: верхняя губа у него была
просто страшилище; толщина ее, без сомнения, увеличилась от посторонних причин. В
бороде у этого Соломона было только пятнадцать волосков, и то на левой стороне. На лице у
Соломона было столько знаков побоев, полученных за удальство, что он, без сомнения,
давно потерял счет им и привык их считать за родимые пятна.
Мардохай ушел вместе с товарищами, исполненными удивления к его мудрости.
Бульба остался один. Он был в странном, небывалом положении: он чувствовал в первый раз
в жизни беспокойство. Душа его была в лихорадочном состоянии. Он не был тот прежний,
непреклонный, неколебимый, крепкий как дуб; он был малодушен; он был теперь слаб. Он
вздрагивал при каждом шорохе, при каждой новой жидовской фигуре, показывавшейся в
конце улицы. В таком состоянии пробыл он, наконец, весь день; не ел, не пил, и глаза его не
отрывались ни на час от небольшого окошка на улицу. Наконец уже ввечеру поздно
показался Мардохай и Янкель. Сердце Тараса замерло.
– Что? удачно? – спросил он их с нетерпением дикого коня.
Но прежде еще, нежели жиды собрались с духом отвечать, Тарас заметил, что у
Мардохая уже не было последнего локона, который хотя довольно неопрятно, но все же
вился кольцами из-под яломка его. Заметно было, что он хотел что-то сказать, но наговорил
такую дрянь, что Тарас ничего не понял. Да и сам Янкель прикладывал очень часто руку во
рту, как будто бы страдал простудою.
– О, любезный пан! – сказал Янкель, – теперь совсем не можно! Ей-богу, не можно!
Такой нехороший народ, что ему надо на самую голову наплевать. Вот и Мардохай скажет.
Мардохай делал такое, какого еще не делал ни один человек на свете; но бог не захотел,
чтобы так было. Три тысячи войска стоят, и завтра их всех будут казнить.
Тарас глянул в глаза жидам, но уже без нетерпения и гнева.
– А если пан хочет видеться, то завтра нужно рано, так чтобы еще и солнце не
всходило. Часовые соглашаются, и один левентарь 39 обещался. Только пусть им не будет на
том свете счастья! Ой, вей мир! Что это за корыстный народ! И между нами таких нет:
пятьдесят червонцев я дал каждому, а левентарю…
– Хорошо. Веди меня к нему! – произнес Тарас решительно, и вся твердость
возвратилась в его душу.
Он согласился на предложение Янкеля переодеться иностранным графом, приехавшим
из немецкой земли, для чего платье уже успел припасти дальновидный жид. Была уже ночь.
Хозяин дома, известный рыжий жид с веснушками, вытащил тощий тюфяк, накрытый
какою-то рогожею, и разостлал его на лавке для Бульбы. Янкель лег на полу на таком же
тюфяке. Рыжий жид выпил небольшую чарочку какой-то настойки, скинул полукафтанье и,
сделавшись в своих чулках и башмаках несколько похожим на цыпленка, отправился с своею
жидовкой во что-то похожее на шкаф. Двое жиденков, как две домашние собачки, легли на
полу возле шкафа. Но Тарас не спал; он сидел неподвижен и слегка барабанил пальцами по
столу; он держал во рту люльку и пускал дым, от которого жид спросонья чихал и
заворачивал в одеяло свой нос. Едва небо успело тронуться бледным предвестием зари, он

39 Левентарь, или региментарь – начальник охраны.