Page 100 - Детство. Отрочество. После бала

Пошел Жилин с колодкой, хромает, ступить нельзя, так и воротит ногу в сторону.
Вышел Жилин за ногайцем. Видит – деревня татарская, домов десять, и церковь ихняя, с
башенкой. У одного дома стоят три лошади в седлах. Мальчишки держат в поводу.
Выскочил из этого дома черноватый татарин, замахал рукой, чтоб к нему шел Жилин. Сам
смеется, все говорит что-то по-своему, и ушел в дверь. Пришел Жилин в дом. Горница
хорошая, стены глиной гладко вымазаны. К передней стене пуховики пестрые уложены, по
бокам висят ковры дорогие; на коврах ружья, пистолеты, шашки – всё в серебре. В одной
стене печка маленькая вровень с полом. Пол земляной, чистый, как ток, и весь передний угол
устлан войлоками; на войлоках ковры, а на коврах пуховые подушки. И на коврах в одних
башмаках сидят татары: черный, красный и трое гостей. За спинами у всех пуховые подушки
подложены, а перед ними на круглой дощечке блины просяные и масло коровье распущено в
чашке, и пиво татарское – буза, в кувшинчике. Едят руками, и руки все в масле.
Вскочил черный, велел посадить Жилина в сторонке, не на ковер, а на голый пол, залез
опять на ковер, угощает гостей блинами и бузой. Посадил работник Жилина на место, сам
снял верхние башмаки, поставил у двери рядком, где и другие башмаки стояли, и сел на
войлок поближе к хозяевам; смотрит, как они едят, слюни утирает.
Поели татары блины, пришла татарка в рубахе такой же, как и девка, и в штанах;
голова платком покрыта. Унесла масло, блины, подала лоханку хорошую и кувшин с узким
носком. Стали мыть руки татары, потом сложили руки, сели на коленки, подули на все
стороны и молитвы прочли. Поговорили по-своему. Потом один из гостей-татар повернулся
к Жилину, стал говорить по-русски.
– Тебя, – говорит, – взял Кази-Мугамед, – сам показывает на красного татарина, – и
отдал тебя Абдул-Мурату, – показывает на черноватого. – Абдул-Мурат теперь твой
хозяин. – Жилин молчит.
Заговорил Абдул-Мурат, и все показывает на Жилина, и смеется, и приговаривает:
«Солдат урус, корошо урус».
Переводчик говорит: «Он тебе велит домой письмо писать, чтоб за тебя выкуп
прислали. Как пришлют деньги, он тебя пустит».
Жилин подумал и говорит: «А много ли он хочет выкупа?»
Поговорили татары, переводчик и говорит:
– Три тысячи монет.
– Нет, – говорит Жилин, – я этого заплатить не могу.
Вскочил Абдул, начал руками махать, что-то говорит Жилину, – всё думает, что он
поймет. Перевел переводчик, говорит: «Сколько же ты дашь?»
Жилин подумал и говорит: «Пятьсот рублей».
Тут татары заговорили часто, все вдруг. Начал Абдул кричать на красного, залопотал
так, что слюни изо рта брызжут. А красный только жмурится да языком пощелкивает.
Замолчали они; переводчик и говорит:
– Хозяину выкупу мало пятьсот рублей. Он сам за тебя двести рублей заплатил. Ему
Кази-Мугамед был должен. Он тебя за долг взял. Три тысячи рублей, меньше нельзя пустить.
А не напишешь, в яму посадят, наказывать будут плетью.
«Эх, – думает Жилин, – с ними, что робеть, то хуже». Вскочил на ноги и говорит:
– А ты ему, собаке, скажи, что если он меня пугать хочет, так ни копейки ж не дам, да и
писать не стану. Не боялся, да и не буду бояться вас, собак!
Пересказал переводчик, опять заговорили все вдруг.
Долго лопотали, вскочил черный, подошел к Жилину.
– Урус, – говорит, – джигит, джигит урус!
Джигит, по-ихнему, значит «молодец». И сам смеется; сказал что-то переводчику, а
переводчик говорит:
– Тысячу рублей дай.
Жилин стал на своем: «Больше пятисот рублей не дам. А убьете, – ничего не возьмете».
Поговорили татары, послали куда-то работника, а сами то на Жилина, то на дверь