Page 96 - Детство. Отрочество. После бала

хотя несколько раз на день заезжал к нам, но ни разу не поговорил со мной, и меня это так
оскорбило, что снова он мне показался гордым и неприятным человеком. Я ждал только
случая, чтобы показать ему, что нисколько не дорожу его обществом и не имею к нему
никакой особенной привязанности.
В первый раз, как он после масленицы снова хотел разговориться со мной, я сказал, что
мне нужно готовить уроки, и ушел на верх; но через четверть часа кто-то отворил дверь в
классную, и Нехлюдов подошел ко мне.
– Я вам мешаю? – сказал он.
– Нет, – отвечал я, несмотря на то, что хотел сказать, что у меня действительно есть
дело.
– Так отчего же вы ушли от Володи? Ведь мы давно с вами не рассуждали. А уж я так
привык, что мне как будто чего-то недостает.
Досада моя прошла в одну минуту, и Дмитрий снова стал в моих глазах тем же добрым
и милым человеком.
– Вы, верно, знаете, отчего я ушел? – сказал я.
– Может быть, – отвечал он, усаживаясь подле меня, – но ежели я и догадываюсь, то не
могу сказать отчего, а вы так можете, – сказал он.
– Я и скажу: я ушел потому, что был сердит на вас… не сердит, а мне досадно было.
Просто: я всегда боюсь, что вы презираете меня за то, что я еще очень молод.
– Знаете, отчего мы так сошлись с вами, – сказал он, добродушным и умным взглядом
отвечая на мое признание, – отчего я вас люблю больше, чем людей, с которыми больше
знаком и с которыми у меня больше общего? Я сейчас решил это. У вас есть удивительное,
редкое качество – откровенность.
– Да, я всегда говорю именно те вещи, в которых мне стыдно признаться, – подтвердил
я, – но только тем, в ком я уверен.
– Да, но чтобы быть уверенным в человеке, надо быть с ним совершенно дружным, а
мы с вами не дружны еще, Nicolas; помните, мы говорили о дружбе: чтобы быть истинными
друзьями, нужно быть уверенным друг в друге.
– Быть уверенным в том, что ту вещь, которую я скажу вам, уже вы никому не
скажете, – сказал я. – А ведь самые важные, интересные мысли именно те, которые мы ни за
что не скажем друг другу.
– И какие гадкие мысли! такие подлые мысли, что ежели бы мы знали, что должны
признаваться в них, они никогда не смели бы заходить к нам в голову. Знаете, какая пришла
мне мысль, Nicolas, – прибавил он, вставая со стула и с улыбкой потирая руки. – Сделаемте
это, и вы увидите, как это будет полезно для нас обоих: дадим себе слово признаваться во
всем друг другу. Мы будем знать друг друга, и нам не будет совестно; а для того чтобы не
бояться посторонних, дадим себе слово никогда ни с кем и ничего не говорить друг о друге.
Сделаем это.
– Давайте, – сказал я.
И мы действительно сделали это. Что вышло из этого, я расскажу после.
Kapp сказал, что во всякой привязанности есть две стороны: одна любит, другая
позволяет любить себя, одна целует, другая подставляет щеку. Это совершенно справедливо;
и в нашей дружбе я целовал, а Дмитрий подставлял щеку; но и он готов был целовать меня.
Мы любили ровно, потому что взаимно знали и ценили друг друга; но это не мешало ему
оказывать влияние на меня, а мне подчиняться ему.
Само собою разумеется, что под влиянием Нехлюдова я невольно усвоил и его
направление, сущность которого составляло восторженное обожание идеала добродетели и
убеждение в назначении человека постоянно совершенствоваться. Тогда исправить все
человечество, уничтожить все пороки и несчастия людские казалось удобоисполнимою
вещью, – очень легко и просто казалось исправить самого себя, усвоить все добродетели и
быть счастливым…
А впрочем, Бог один знает, точно ли смешны были эти благородные мечты юности, и