Page 95 - Детство. Отрочество. После бала

– Самолюбие, – сказал я, – есть убеждение в том, что я лучше и умнее всех людей.
– Да как же могут быть все в этом убеждены?
– Уж я не знаю, справедливо ли, или нет, только никто, кроме меня, не признается;
я убежден, что я умнее всех на свете, и уверен, что вы тоже уверены в этом.
– Нет, я про себя первого скажу, что я встречал людей, которых признавал умнее
себя, – сказал Нехлюдов.
– Не может быть, – отвечал я с убеждением.
– Неужели вы в самом деле так думаете? – сказал Нехлюдов, пристально вглядываясь в
меня.
– Серьезно, – отвечал я.
И тут мне вдруг пришла мысль, которую я тотчас же высказал.
– Я вам это докажу. Отчего мы самих себя любим больше других?.. Оттого, что мы
считаем себя лучше других, более достойными любви. Ежели бы мы находили других лучше
себя, то мы бы и любили их больше себя, а этого никогда не бывает. Ежели и бывает, то
все-таки я прав, – прибавил я с невольной улыбкой самодовольствия.
Нехлюдов помолчал с минуту.
– Вот я никак не думал, чтобы вы были так умны! – сказал он мне с такой
добродушной, милой улыбкой, что вдруг мне показалось, что я чрезвычайно счастлив.
Похвала так могущественно действует не только на чувство, но и на ум человека, что
под ее приятным влиянием мне показалось, что я стал гораздо умнее, и мысли одна за другой
с необыкновенной быстротой набирались мне в голову. С самолюбия мы незаметно перешли
к любви, и на эту тему разговор казался неистощимым. Несмотря на то, что наши
рассуждения для постороннего слушателя могли показаться совершенной бессмыслицею –
так они были неясны и односторонни, – для нас они имели высокое значение. Души наши так
хорошо были настроены на один лад, что малейшее прикосновение к какой-нибудь струне
одного находило отголосок в другом. Мы находили удовольствие именно в этом
соответственном звучании различных струн, которые мы затрагивали в разговоре. Нам
казалось, что недостает слов и времени, чтобы выразить друг другу все те мысли, которые
просились наружу.

Глава XXVII
Начало дружбы

С той поры между мной и Дмитрием Нехлюдовым установились довольно странные, но
чрезвычайно приятные отношения. При посторонних он не обращал на меня почти никакого
внимания; но как только случалось нам быть одним, мы усаживались в уютный уголок и
начинали рассуждать, забывая все и не замечая, как летит время.
Мы толковали и о будущей жизни, и об искусствах, и о службе, и о женитьбе, и о
воспитании детей, и никогда нам в голову не приходило, что все то, что мы говорили, был
ужаснейший вздор. Это не приходило нам в голову потому, что вздор, который мы говорили,
был умный и милый вздор; а в молодости еще ценишь ум, веришь в него. В молодости все
силы души направлены на будущее, и будущее это принимает такие разнообразные, живые и
обворожительные формы под влиянием надежды, основанной не на опытности прошедшего,
а на воображаемой возможности счастия, что одни понятые и разделенные мечты о будущем
счастии составляют уже истинное счастие этого возраста. В метафизических рассуждениях,
которые бывали одним из главных предметов наших разговоров, я любил ту минуту, когда
мысли быстрее и быстрее следуют одна за другой и, становясь все более и более
отвлеченными, доходят, наконец, до такой степени туманности, что не видишь возможности
выразить их и, полагая сказать то, что думаешь, говоришь совсем другое. Я любил эту
минуту, когда, возносясь все выше и выше в области мысли, вдруг постигаешь всю
необъятность ее и сознаешь невозможность идти далее.
Как-то раз, во время масленицы, Нехлюдов был так занят разными удовольствиями, что