Page 105 - Детство. Отрочество. После бала

закраснелся, кверху рожками заходит. В лощинах туман, как молоко, белеется.
Поднялся Жилин, говорит товарищу: «Ну, брат, айда!»
Тронулись; только отошли, слышат – запел мулла на крыше: «Алла! Бесмилла!
Ильрахман!» Значит – пойдет народ в мечеть. Сели опять, притаившись под стенкой. Долго
сидели, дожидались, пока народ пройдет. Опять затихло.
– Ну, с Богом! – Перекрестились, пошли. Прошли через двор под кручь к речке,
перешли речку, пошли лощиной. Туман густой, да низом стоит, а над головой звезды
виднешеньки. Жилин по звездам примечает, в какую сторону идти. В тумане свежо, идти
легко, только сапоги неловки – стоптались. Жилин снял свои, бросил, пошел босиком.
Попрыгивает с камушка на камушек да на звезды поглядывает. Стал Костылин отставать.
– Тише, – говорит, – иди: сапоги проклятые, все ноги стерли.
– Да ты сними, легче будет.
Пошел Костылин босиком – еще того хуже: изрезал все ноги по камням и все отстает.
Жилин ему говорит:
– Ноги обдерешь – заживут, а догонят – убьют – хуже.
Костылин ничего не говорит, идет, покряхтывает. Шли они низом долго. Слышат –
вправо собаки забрехали. Жилин остановился, осмотрелся, полез на гору, руками ощупал.
– Эх, – говорит, – ошиблись мы, – вправо забрали. Тут аул чужой, я его с горы видел;
назад надо, да влево в гору. Тут лес должен быть.
А Костылин говорит:
– Подожди хоть немножко, дай вздохнуть, – у меня ноги в крови все.
– Э, брат, заживут; ты легче прыгай.
И побежал Жилин назад, влево, в гору, в лес. Костылин все отстает и охает. Жилин
шикнет-шикнет на него, а сам все идет.
Поднялись на гору. Так и есть – лес. Вошли в лес, – по колючкам изодрали все платье
последнее. Напались на дорожку в лесу. Идут.
– Стой! – Затопало копытами по дороге. Остановились, слушают. Потопало, как
лошадь, и остановилось. Тронулись они – опять затопало. Они остановятся – и оно
остановится. Подполз Жилин, смотрит на свет по дороге – стоит что-то. Лошадь не лошадь, и
на лошади что-то чудное, на человека не похоже. Фыркнуло – слышит. «Что за чудо!»
Свистнул Жилин потихоньку, – как шаркнет с дороги в лес, и затрещало по лесу, точно буря
летит, сучья ломает.
Костылин так и упал со страху. А Жилин смеется, сворит:
– Это олень. Слышишь – как рогами лес ломит? Мы его боимся, а он нас боится.
Пошли дальше. Уж высожары спускаться стали, до утра недалеко. А туда ли идут, нет
ли, – не знают. Думается так Жилину, что по этой самой дороге его везли и что до своих –
верст десять еще будет; а приметы верной нет, да и ночь – не разберешь. Вышли на полянку.
Костылин сел и говорит:
– Как хочешь, а я не дойду, – у меня ноги не идут.
Стал его Жилин уговаривать.
– Нет, – говорит, – не дойду, не могу.
Рассердился Жилин, плюнул, обругал его.
– Так я же один уйду, – прощай!
Костылин вскочил, пошел. Прошли они версты четыре. Туман в лесу еще гуще сел,
ничего не видать перед собой, и звезды уж чуть видны.
Вдруг слышат, впереди топает лошадь. Слышно – подковами за камни цепляется. Лег
Жилин на брюхо, стал по земле слушать.
– Так и есть, – сюда, к нам конный едет.
Сбежали они с дороги, сели в кусты и ждут. Жилин подполз к дороге, смотрит –
верховой татарин едет, корову гонит, сам себе под нос мурлычет что-то. Проехал татарин.
Жилин вернулся к Костылину.
– Ну, пронес бог, – вставай, пойдем.