Page 8 - Детство. Отрочество. После бала

комнату.
– Как же-с, слышал.
Должно быть, Николай хотел встать, потому что Карл Иваныч сказал: «Сиди,
Николай!» – и вслед за этим затворил дверь. Я вышел из угла и подошел к двери
подслушивать.
– Сколько ни делай добра людям, как ни будь привязан, видно, благодарности нельзя
ожидать, Николай? – говорил Карл Иваныч с чувством.
Николай, сидя у окна за сапожной работой, утвердительно кивнул головой.
– Я двенадцать лет живу в этом доме и могу сказать перед богом, Николай, –
продолжал Карл Иваныч, поднимая глаза и табакерку к потолку, – что я их любил и
занимался ими больше, чем ежели бы это были мои собственные дети. Ты помнишь,
Николай, когда у Володеньки была горячка, помнишь, как я девять дней, не смыкая глаз,
сидел у его постели. Да! тогда я был добрый, милый Карл Иваныч, тогда я был нужен;
а теперь, – прибавил он, иронически улыбаясь, – теперь дети большие стали: им надо
серьезно учиться. Точно они здесь не учатся, Николай?
– Как же еще учиться, кажется, – сказал Николай, положив шило и протягивая обеими
руками дратвы.
– Да, теперь я не нужен стал, меня и надо прогнать; а где обещания? где благодарность?
Наталью Николаевну я уважаю и люблю, Николай, – сказал он, прикладывая руку к груди, –
да что она?.. ее воля в этом доме все равно, что вот это, – при этом он с выразительным
жестом кинул на пол обрезок кожи. – Я знаю, чьи это штуки и отчего я стал не нужен:
оттого, что я не льщу и не потакаю во всем, как иные люди. Я привык всегда и перед всеми
говорить правду, – сказал он гордо. – Бог с ними! Оттого, что меня не будет, они не
разбогатеют, а я, Бог милостив, найду себе кусок хлеба… не так ли, Николай?
Николай поднял голову и посмотрел на Карла Иваныча так, как будто желая
удостовериться, действительно ли может он найти кусок хлеба, – но ничего не сказал.
Много и долго говорил в этом духе Карл Иваныч: говорил о том, как лучше умели
ценить его заслуги у какого-то генерала, где он прежде жил (мне очень больно было это
слышать), говорил о Саксонии, о своих родителях, о друге своем портном Schönheit и
т. д., и т. д.
Я сочувствовал его горю, и мне больно было, что отец и Карл Иваныч, которых я почти
одинаково любил, не поняли друг друга; я опять отправился в угол, сел на пятки и рассуждал
о том, как бы восстановить между ними согласие.
Вернувшись в классную, Карл Иваныч велел мне встать и приготовить тетрадь для
писания под диктовку. Когда все было готово, он величественно опустился в свое кресло и
голосом, который, казалось, выходил из какой-то глубины, начал диктовать следующее:
«Von al-len Lei-den-schaf-ten die grau-samste ist… haben Sie geschrieben?» 13 Здесь он
остановился, медленно понюхал табаку и продолжал с новой силой: «Die grausamste ist die
14
Un-dank-bar-keit… Ein grosess U» . В ожидании продолжения, написав последнее слово, я
посмотрел на него.
– Punctum 15 , – сказал он с едва заметной улыбкой и сделал знак, чтобы мы подали ему
тетради.
Несколько раз, с различными интонациями и с выражением величайшего удовольствия,
прочел он это изречение, выражавшее его задушевную мысль; потом задал нам урок из
истории и сел у окна. Лицо его не было угрюмо, как прежде; оно выражало довольство

13 Из всех пороков самый ужасный… написали? (нем. )

14 Самый ужасный – это неблагодарность… с прописной буквы (нем. ).

15 Точка (лат .).