Page 9 - Детство. Отрочество. После бала

человека, достойно отмстившего за нанесенную ему обиду.
Было без четверти час, но Карл Иваныч, казалось, и не думал о том, чтобы отпустить
нас, он то и дело задавал новые уроки. Скука и аппетит увеличивались в одинаковой мере. Я
с сильным нетерпением следил за всеми признаками, доказывавшими близость обеда. Вот
дворовая женщина с мочалкой идет мыть тарелки, вот слышно, как шумят посудой в буфете,
раздвигают стол и ставят стулья, вот и Мими с Любочкой и Катенькой (Катенька –
двенадцатилетняя дочь Мими) идут из саду; но не видать Фоки – дворецкого Фоки, который
всегда приходит и объявляет, что кушать готово. Тогда только можно будет бросить книги и,
не обращая внимания на Карла Иваныча, бежать вниз.
Вот слышны шаги по лестнице; но это не Фока! Я изучил его походку и всегда узнаю
скрип его сапогов. Дверь отворилась, и в ней показалась фигура, мне совершенно
незнакомая.

Глава V
Юродивый

В комнату вошел человек лет пятидесяти, с бледным, изрытым оспою продолговатым
лицом, длинными седыми волосами и редкой рыжеватой бородкой. Он был такого большого
роста, что для того, чтобы пройти в дверь, ему не только нужно было нагнуть голову, но и
согнуться всем телом. На нем было надето что-то изорванное, похожее на кафтан и на
подрясник; в руке он держал огромный посох. Войдя в комнату, он из всех сил стукнул им по
полу и, скривив брови и чрезмерно раскрыв рот, захохотал самым страшным и
неестественным образом. Он был крив на один глаз, и белый зрачок этого глаза прыгал
беспрестанно и придавал его и без того некрасивому лицу еще более отвратительное
выражение.
– Ага! попались! – закричал он, маленькими шажками подбегая к Володе, схватил его
за голову и начал тщательно рассматривать его макушку, – потом с совершенно серьезным
выражением отошел от него, подошел к столу и начал дуть под клеенку и крестить ее. – О-ох
жалко! О-ох больно!.. сердечные… улетят, – заговорил он потом дрожащим от слез голосом,
с чувством всматриваясь в Володю, и стал утирать рукавом действительно падавшие слезы.
Голос его был груб и хрипл, движения торопливы и неровны, речь бессмысленна и
несвязна (он никогда не употреблял местоимений), но ударения так трогательны и желтое
уродливое лицо его принимало иногда такое откровенно печальное выражение, что, слушая
его, нельзя было удержаться от какого-то смешанного чувства сожаления, страха и грусти.
Это был юродивый и странник Гриша.
Откуда был он? кто были его родители? что побудило его избрать странническую
жизнь, какую он вел? Никто не знал этого. Знаю только то, что он с пятнадцатого года стал
известен как юродивый, который зиму и лето ходит босиком, посещает монастыри, дарит
образочки тем, кого полюбит, и говорит загадочные слова, которые некоторыми
принимаются за предсказания, что никто никогда не знал его в другом виде, что он изредка
хаживал к бабушке и что одни говорили, будто он несчастный сын богатых родителей и
чистая душа, а другие, что он просто мужик и лентяй.
Наконец явился давно желанный и пунктуальный Фока, и мы пошли вниз. Гриша,
всхлипывая и продолжая говорить разную нелепицу, шел за нами и стучал костылем по
ступенькам лестницы. Папа и maman ходили рука об руку по гостиной и о чем-то тихо
разговаривали. Марья Ивановна чинно сидела на одном из кресел, симметрично, под прямым
углом, примыкавшем к дивану, и строгим, но сдержанным голосом давала наставления
сидевшим подле нее девочкам. Как только Карл Иваныч вошел в комнату, она взглянула на
него, тотчас же отвернулась, и лицо ее приняло выражение, которое можно передать так:
я вас не замечаю, Карл Иваныч. По глазам девочек заметно было, что они очень хотели
поскорее передать нам какое-то очень важное известие; но вскочить с своих мест и подойти
к нам было бы нарушением правил Мими. Мы сначала должны были подойти к ней, сказать: