Page 90 - Детство. Отрочество. После бала

могли заставить забыть все фокус-покусы новейших пьянистов.
Папа вошел в комнату скорыми маленькими шажками и подошел к Любочке, которая
перестала играть, увидев его.
– Нет, играй, Люба, играй, – сказал он, усаживая ее, – ты знаешь, как я люблю тебя
слушать…
Любочка продолжала играть, а папа долго, облокотившись на руку, сидел против нее;
потом, быстро подернув плечом, он встал и стал ходить по комнате. Подходя к роялю, он
всякий раз останавливался и долго пристально смотрел на Любочку. По движениям и
походке его я замечал, что он был в волнении. Пройдя несколько раз по зале, он,
остановившись за стулом Любочки, поцеловал ее в черную голову и потом, быстро
поворотившись, опять продолжал свою прогулку. Когда, окончив пьесу, Любочка подошла к
нему с вопросом: «Хорошо ли?», он молча взял ее за голову и стал целовать в лоб и глаза с
такою нежностию, какой я никогда не видывал от него.
– Ах, бог мой! ты плачешь! – вдруг сказала Любочка, выпуская из рук цепочку его
часов и уставляя на его лицо свои большие удивленные глаза. – Прости меня, голубчик папа,
я совсем забыла, что это мамашина пьеса.
– Нет, друг мой, играй почаще, – сказал он дрожащим от волнения голосом, – коли бы
ты знала, как мне хорошо поплакать с тобой…
Он еще раз поцеловал ее и, стараясь пересилить внутреннее волнение, подергивая
плечом, вышел в дверь, ведущую через коридор в комнату Володи.
– Вольдемар! скоро ли ты? – крикнул он, останавливаясь посреди коридора. В это
самое время мимо него проходила горничная Маша, которая, увидав барина, потупилась и
хотела обойти его. Он остановил ее.
– А ты все хорошеешь, – сказал он, наклоняясь к ней.
Маша покраснела и еще более опустила голову.
– Позвольте, – прошептала она.
– Вольдемар, что ж, скоро ли? – повторил папа, подергиваясь и покашливая, когда
Маша прошла мимо и он увидал меня…
Я люблю отца, но ум человека живет независимо от сердца и часто вмещает в себя
мысли, оскорбляющие чувство, непонятные и жестокие для него. И такие мысли, несмотря
на то, что я стараюсь удалить их, приходят мне…

Глава XXIII
Бабушка

Бабушка со дня на день становится слабее; ее колокольчик, голос ворчливой Гаши и
хлопанье дверями чаще слышатся в ее комнате, и она принимает нас уже не в кабинете, в
вольтеровском кресле, а в спальне, в высокой постели с подушками, обшитыми кружевами.
Здороваясь с нею, я замечаю на ее руке бледно-желтоватую глянцевую опухоль, а в комнате
тяжелый запах, который пять лет тому назад слышал в комнате матушки. Доктор три раза в
день бывает у нее, и было уже несколько консультаций. Но характер, гордое и церемонное
обращение ее со всеми домашними, а в особенности с папа, нисколько не изменились; она
точно так же растягивает слова, поднимает брови и говорит: «Мой милый».
Но вот несколько дней нас уже не пускают к ней, и раз утром St.-Jérôme, во
время классов, предлагает мне ехать кататься с Любочкой и Катенькой. Несмотря на то, что,
садясь в сани, я замечаю, что перед бабушкиными окнами улица устлана соломой и что
какие-то люди в синих чуйках стоят около наших ворот, я никак не могу понять, для чего нас
посылают кататься в такой неурочный час. В этот день, во все время катанья, мы с Любочкой
находимся почему-то в том особенно веселом расположении духа, в котором каждый
простой случай, каждое слово, каждое движение заставляют смеяться.