Page 91 - Детство. Отрочество. После бала

Разносчик, схватившись за лоток, рысью перебегает через дорогу, и мы смеемся.
Оборванный ванька галопом, помахивая концами вожжей, догоняет наши сани, и мы
хохочем. У Филиппа зацепился кнут за полоз саней; он, оборачиваясь, говорит: «Эхма», – и
мы помираем со смеху. Мими с недовольным видом говорит, что только глупые смеются
без причины, и Любочка, вся красная от напряжения сдержанного смеха, исподлобья
смотрит на меня. Глаза наши встречаются, и мы заливаемся таким гомерическим хохотом,
что у нас на глазах слезы, и мы не в состоянии удержать порывов смеха, который душит нас.
Только что мы немного успокаиваемся, я взглядываю на Любочку и говорю заветное
словечко, которое у нас в моде с некоторого времени и которое уже всегда производит смех,
и снова мы заливаемся.
Подъезжая назад к дому, я только открываю рот, чтоб сделать Любочке одну
прекрасную гримасу, как глаза мои поражает черная крышка гроба, прислоненная к
половинке двери нашего подъезда, и рот мой остается в том же искривленном положении.
– Votre grande-mère est morte! 80 – говорит St.-Jérôme с бледным
лицом, выходя нам навстречу.
Все время, покуда тело бабушки стоит в доме, я испытываю тяжелое чувство страха
смерти, то есть мертвое тело живо и неприятно напоминает мне то, что и я должен умереть
когда-нибудь, чувство, которое почему-то привыкли смешивать с печалью. Я не жалею о
бабушке, да едва ли кто-нибудь искренно жалеет о ней. Несмотря на то, что дом полон
траурных посетителей, никто не жалеет о ее смерти, исключая одного лица, которого
неистовая горесть невыразимо поражает меня. И лицо это – горничная Гаша. Она уходит на
чердак, запирается там, не переставая плачет, проклинает самое себя, рвет на себе волосы, не
хочет слышать никаких советов и говорит, что смерть для нее остается единственным
утешением после потери любимой госпожи.
Опять повторяю, что неправдоподобность в деле чувства есть вернейший признак
истины.
Бабушки уже нет, но еще в нашем доме живут воспоминания и различные толки о ней.
Толки эти преимущественно относятся до завещания, которое она сделала перед кончиной и
которого никто не знает, исключая ее душеприказчика, князя Ивана Иваныча. Между
бабушкиными людьми я замечаю некоторое волнение, часто слышу толки о том, кто кому
достанется, и, признаюсь, невольно и с радостью думаю о том, что мы получаем наследство.
После шести недель Николай, всегдашняя газета новостей нашего дома, рассказывает
мне, что бабушка оставила все имение Любочке, поручив до ее замужества опеку не папа, а
князю Ивану Иванычу.

Глава XXIV
Я

До поступления в университет мне остается уже только несколько месяцев. Я учусь
хорошо. Не только без страха ожидая учителей, но даже чувствую некоторое удовольствие в
классе.
Мне весело – ясно и отчетливо сказать выученный урок. Я готовлюсь в математический
факультет, и выбор этот, по правде сказать, сделан мной единственно потому, что слова:
синусы, тангенсы, дифференциалы, интегралы и т. д., чрезвычайно нравятся мне.
Я гораздо ниже ростом Володи, широкоплеч и мясист, по-прежнему дурен и
по-прежнему мучусь этим. Я стараюсь казаться оригиналом. Одно утешает меня: это то, что
про меня папа сказал как-то, что у меня умная рожа, и я вполне верю в это.
St.-Jérôme доволен мною, хвалит меня, и я не только не ненавижу его, но,
когда он иногда говорит, что с моими способностями, с моим умом стыдно не сделать

80 Ваша бабушка скончалась! (фр. )