Page 101 - Ночевала тучка золотая

Демьян, вольный, может, и правда, выдюжит. Хуже, рассудил, не будет. Чего терять, в самом
деле! И поехал, дивясь на непривычные горы, на землю, жирную, черную, ветку воткнешь, а
она уже цвести хочет!
Чужую хату, неведомо чью, привел в порядок, подвал выкопал, дорожку к дому камнем
уложил и тополем по обеим сторонам засадил…
Сарай отремонтировал, колодец почистил, самогону, как в своей деревне, наварил
бутыль. Оглянулся, все есть, а чего-то не хватает! Ему? Да ему вот горсть кукурузы и
корочка хлеба нужны. Больше ничего и не надо. Это надо, когда тут живут, когда дети
бегают, животная скотина мычит и кукарекает, и тебя встречают у порога с кувшином, и
воду льют, и смотрят, как ты, фыркая, смываешь пот с лица от дня работы.
Стал попивать. И все один. И опять ему омуток привиделся. Закрыл глаза, и нет ничего.
Так и не было. Вот в чем дело. Это лишь иллюзия, что показалось, что живой… Оживел…
Баба-врач, хоть и мудрая женщина, но и она не все во внутрях рассмотрела. Вот к чему он
пришел. Когда ехал первый раз на подсобное хозяйство, все на рельсы поглядывал, часто ли
поезд проходит. Омутов тут нет, так рельсов сколь хошь. Лег, и вся недолга. Тем более и
поезд пролетал, лишь эхо от него до гор и обратно.
А на подсобном вдруг — воспитательница с детишками.
— Так возьмете, Демьян Иваныч? — спросила она, щурясь от встречного солнца.
Красивая баба, ладная, и все в ней крепко: и грудь, и руки, и ноги, а волосы, как у
ведьмы, можно вокруг узлом завязаться. Да еще и лицо без помады, жаль, дуреха, курит. Так
это можно и отучить. Кнутом или еще как.
— А сама чево? — грубо поинтересовался он. — Аль напужал, что не доверяешь?
Думаешь, вертопрах Демьян! Развратник такой-сякой? Да?
— Ну, почему так… Я вам верю, Демьян Иваныч. Да сама, видно, так устроена, что…
Вот, глупая такая! — сказала она и все щурилась от солнца и на него не смотрела. — А у
меня мальчик заболел… Переел он, что ли, всю ночь несло. А то бы, конечно, сама поехала.
Мне как раз не хочется именинников посылать! Боюсь за них!
Она стояла, виноватая будто. Стало жалко ее.
— Я вам попку привезу, — сказал. — Меня бабка моя еще научила: пленочку от
куриного жалудка сушить и молоть, так попкой и зовется: от любых поносов и расстройств
лечит…
— Спасибо, — тихо сказала Регина Петровна. И все стояла, ждала.
— А ребят чево не взять? У меня телега большая. Вот обратно как?
— Обратно не сможете? Он прикинул:
— Два конца — день. Не отпустят ведь.
— А вы до станции! — горячо произнесла Регина Петровна. — До станции лишь
довезите, а я на ишачке встречу… А?
Тот крякнул, потер лысину. Повернулся и направился к телеге. Не оборачиваясь,
бросил на ходу:
— Дык, будите! Время у мене уходит!
Регина Петровна заспешила, стала поднимать братьев. А они вчера ухайдакались,
спросонья ничего не разберут. Растормошила, полила водой, чтобы умылись, велела поесть
что-нибудь. Но они от еды отказались.
Сунула им два матерчатых мешочка для крупы в сумку, а сумка для хлеба. Еще туда
бутерброды положила, бутылку с молоком. В эту бутылку, если выйдет, они на обратном
пути нальют постного масла.
— Запомнили? Не забудете? — спросила братьев. Те кивали, зевая на ходу. Никак не
могли проснуться. У каждого под мышкой сверток: вчерашний подарок с собой прихватили.
— А это зачем? — удивилась Регина Петровна. — Хотите в колонии оставить?
Братья помотали головой. Нет, не такие уж они дурачки, чтобы в колонию такое
богатство везти!
— В заначку, что ли? — догадалась она. Братья ничего не ответили. Ясно, что в