Page 47 - В списках не значился

сухим и огромным: он занимал весь рот и жег нёбо.
— Немцы!..
Это донеслось издалека, точно с той стороны обступившей его тишины. Но он уловил
смысл, попробовал встать. С шумом посыпались кирпичи, он с трудом выбрался из-под них,
открыл забитые пылью глаза.
Пограничник, торопясь, устанавливал пулемет: кожух был смят, прицельная планка
погнута. Рядом незнакомый боец рылся в кирпичах, вытаскивая пулеметные ленты.
Плужников встал, его качнуло, но он все же сумел сделать несколько шагов и рухнул на
колени возле пулемета.
— Пусти. Сам.
— Немцы!
По искаженному лицу пограничника текла кровь. Плужников слабо оттолкнул его,
повторив:
— Сам. Окна — тебе.
Лег за пулемет, намертво вцепившись ослабевшими пальцами в рукоятки.
Пограничника уже не было: рядом лежал боец, вталкивая в патронник ленту. Плужников
откинул крышку, поправил ленту и увидел немцев: они бежали прямо на него сквозь густую
пелену дыма и пыли.
— Стреляй! — кричал боец. — Стреляй же!
— Сейчас, — бормотал Плужников, ловя сквозь прорезь щита бегущих. — Сейчас. Сил
нет…
Он боялся, что не сможет надавить на гашетку: пальцы дрожали и подламывались. Но
гашетка подалась, пулемет забился в руках, взметнув перед костелом широкий веер пыли.
Плужников приподнял ствол и выпустил длинную очередь в набегавшие темные фигуры.
Времени больше не было. Возникали из дымной завесы темные фигуры, Плужников
нажимал гашетку и бил, пока они не исчезали. В перерывах рылся в обломках, вытаскивал
помятые цинки, лихорадочно, в кровь сбивая пальцы, набивал ленты. И снова стрелял по
набегавшим волнам автоматчиков.
Весь день немцы не давали вздохнуть. Атаки сменялись обстрелами, обстрелы —
бомбежкой, бомбежка — очередной атакой. Плужников хватал пулемет, волок его к стене, а
когда налет кончался, тащил обратно и стрелял: оглохший, полуослепший, ничего не
соображающий. Второй номер погиб под сорвавшейся со свода глыбой, долго и страшно
кричал, но была атака, и Плужников не мог оставить пулемет. Кожух то ли распаялся, то ли
его продырявило осколком: пар бил из пулемета, как из самовара, и Плужников, обжигаясь,
таскал его от пролома к стене и обратно и стрелял, думая только о том, что вот-вот кончатся
патроны. Он не знал, сколько бойцов осталось в костеле, но кончил стрелять, когда намертво
перекосило патрон. Тогда он вспомнил про автомат, полоснул очередью по немцам и,
спотыкаясь о камни и трупы, побежал в темную глубину костела.
Он не добежал до подвалов: снаружи вспыхнула беспорядочная стрельба, хриплое
сорванное «Ура!» Плужников понял, что подошли свои, и, качаясь, побежал к выходу,
волоча автомат за собой. Кто-то кинулся к нему, что-то говорил, но он, с трудом выдавив из
пересохшего горла: «Пить…», упал и уже ничего не видел и не слышал.
Очнулся он от воды. Открыл глаза, увидел фляжку, потянулся к ней, глотнул еще и еще
и разобрал, что поит его Сальников: в темноте белела свежая повязка на голове.
— Ты живой, Сальников?
— Живой, — серьезно подтвердил боец. — Я же вам ленты подтаскивал, когда парня
того придавило. А вы меня к окнам послали.
Плужников помнил темные фигуры немцев в сплошной пыли, помнил грохот и
страшные крики придавленного глыбой второго номера. Помнил раскаленный пулемет,
который нестерпимо жег его руки. А больше ничего вспомнить не мог и спросил:
— Отбили костел?
— Спасибо, ребята помогли. Во фланг немцам ударили.