Page 223 - Два капитана

доказательством того, что . я верно вспомнил эти
слова.
«Я не говорила с ним об этих письмах. Тем более,
он такой расстроенный. Не правда ли, пока не стоит?»
И эти слова, которые вчера показались мне такими стран­
ными,— как они были теперь ясны для меня! Это был
ее муж — может быть, самый близкий человек на свете.
И она просто не хотела расстраивать его: она знала, что
ему еще предстоят огорчения.
Давно уже я забыл, что нужно глубоко дышать, и все
сидел на кровати с голыми ногами и думал, думал... Она
хотела проститься и с Кораблевым — вот что! Ведь он
тоже любил ее и, может быть, больше всех. Она хотела
проститься с той жизнью, которая у них не вышла и о
которой она, наверно, мечтала. Я всегда думал, что она
мечтала о Кораблеве.
Давно пора было спать, тем более что завтра пред­
стояла очень серьезная контрольная, тем более что со­
всем не весело было думать о том, что произошло в этот
несчастный день.
Кажется, я уснул, но на одну минуту. Вдруг кто-то
негромко сказал рядом со мной: «Умерла». Я открыл
глаза, но никого, разумеется, не было; должно быть, я
сам сказал это, но не вслух, а в уме.
И вот, против своей воли, я стал вспоминать, как мы
с Ниной Капитоновной приехали в приемный покой.
Я старался уснуть, но ничего не мог поделать с собой и
стал вспоминать.
...Мы сидели на большой белой скамейке у каких-то
дверей, и я не сразу догадался, что носилки с Марьей
Васильевной стоят в соседней комнате, так близко от нас.
И вот пожилая сестра вышла и сказала:
— Вы к Татариновой? Можно без пропуска.
И она сама торопливо надела на старушку халат и
завязала его.
У меня похолодело сердце, и я сразу понял, что если
можно без пропуска, значит, ей очень плохо,— и сразу же
похолодело еще раз, потому что эта пожилая сестра по­
дошла к другой сестре, помоложе, которая записывала
больных, и та что-то спросила ее, а пожилая ответила:
— Ну, где там! Едва довезли.
Потом началось ожидание. Я смотрел на белую дверь
и, кажется, видел, как все они — Николай Антоныч, ста­
220