Page 204 - Айвенго

вышел на крепостную стену и стал помогать свидетелю устанавливать машину для метания
камней в неприятеля.Эта выдумка сложилась,вероятно,под впечатлением того, что Ревекка
ухаживала за раненым Айвенго,привезённым в Торкилстон.В заключение свидетель
подтвердил своё показание,вытащив из сумки тот самый наконечник, который, по его
уверению, так чудесно вышел из раны. А так как эта железная штука оказалась весом в
целую унцию, то не оставалось никаких сомнений в достоверности рассказа, каким бы
чудесным он ни казался.
Товарищ его с ближайшей зубчатой стены укреплений видел, как Ревекка во время
разговора с Буагильбером вскочила на парапет и собиралась броситься с башни.Чтобы не
отстать от собрата, этот молодец рассказал, что, став на край парапета, Ревекка обернулась
белоснежным лебедем, трижды облетела вокруг замка Торкилстон, потом снова опустилась
на башню и приняла вид женщины.
И половины этих веских показаний было бы достаточно, чтобы уличить в колдовстве
бедную безобразную старуху, даже если бы она не была еврейкой. Но даже молодость и
дивная красота Ревекки не могли перевесить всей тяжести этих улик, усугубляемых тем, что
обвиняемая была еврейкой.
Гроссмейстер собрал мнения своих советчиков и торжественно спросил Ревекку,что
она может сказать против смертного приговора, который он намерен сейчас произнести.
- Взывать к вашему состраданию,- сказала прекрасная еврейка голосом, дрогнувшим от
волнения, - было бы, как я вижу, напрасно и унизительно. Объяснять вам, что лечение
больных и раненых не может быть неугодно богу, в которого все мы верим, было бы тщетно.
Доказывать, что многие поступки, в которых обвиняют меня эти люди,совершенно
невозможны,бесполезно:по-видимому, вы верите в их возможность. Точно так же
бессмысленно оправдываться в том, что моя одежда, мой язык и мои привычки чужды вам,
ибо свойственны моему народу- я чуть не сказала: моей родине, но, увы, у нас нет отечества.
В своё оправдание я не стану даже разоблачать моего притеснителя, который стоит здесь и
слышит, как на меня возводят ложное обвинение, а его из тирана превращают в жертву.
Пусть бог рассудит меня с ним, но мне легче перенести любую казнь,какую вам угодно будет
присудить мне, чем выслушивать предложения,которыми этот воплощённый дьявол
преследовал меня,свою пленницу, беззащитную и беспомощную девушку.Но он одной с
вами веры, а потому малейшее его возражение имеет в ваших глазах большую цену, чем
торжественные клятвы несчастной еврейки. Стало быть, бесполезно было бы пытаться
обратить против него возведённые на меня обвинения. Но я спрашиваю его- да, Бриан де
Буагильбер, я обращаюсь к тебе самому скажи, разве все эти обвинения не ложны? Разве всё
это не самая чудовищная клевета, столь же нелепая, как и смертоносная?
Наступило молчание. Взоры всех устремились на Бриана де Буагильбера. Он молчал.
- Говори же,-продолжала она,- если ты мужчина, если ты христианин! Говори!
Заклинаю тебя одеянием,которое ты носишь,именем, доставшимся тебе в наследие от
предков, рыцарством, которым ты похваляешься.Честью твоей матери, могилой и прахом
твоего отца!Молю тебя,скажи: правда ли всё, что здесь было сказано?
- Отвечай ей, брат,- сказал гроссмейстер,- если только враг рода человеческого, с
которым ты борешься, не одолел тебя.
Буагильбера, казалось, обуревали противоречивые страсти, которые исказили лицо его
судорогой. Наконец он смог только с величайшим усилием выговорить, глядя на Ревекку:
- Письмена, письмена…
- Вот,-молвил Бомануар,-вот это поистине неоспоримое свидетельство. Жертва её
колдовства только и могла сослаться на роковые письмена, начертанные заклинания,
которые вынуждают его молчать.
Но Ревекка иначе истолковала эти слова. Мельком взглянув на обрывок пергамента,
который она продолжала держать в руке, она прочла написанные там по-арабски слова:
«Проси защитника».
Гул, прошедший по всему собранию после странного ответа Буагильбера, дал время