Page 12 - Ася

попавши в Петербург, скоро позабыл наше темное и невеселое гнездо. Я поступил в
юнкерскую школу, а из школы перешел в гвардейский полк. Каждый год приезжал я в
деревню на несколько недель и с каждым годом находил отца моего все более и более
грустным, в себя углубленным, задумчивым до робости. Он каждый день ходил в церковь и
почти разучился говорить. В одно из моих посещений (мне уже было лет двадцать с лишком)
я в первый раз увидал у нас в доме худенькую черноглазую девочку лет десяти – Асю. Отец
сказал, что она сирота и взята им на прокормление – он именно так выразился. Я не обратил
особенного внимания на нее; она была дика, проворна и молчалива, как зверек, и как только
я входил в любимую комнату моего отца, огромную и мрачную комнату, где скончалась моя
мать и где даже днем зажигались свечки, она тотчас пряталась за вольтеровское кресло его
или за шкаф с книгами. Случилось так, что в последовавшие за тем три, четыре года
обязанности службы помешали мне побывать в деревне. Я получал от отца ежемесячно по
короткому письму; об Асе он упоминал редко, и то вскользь. Ему было уже за пятьдесят лет,
но он казался еще молодым человеком. Представьте же мой ужас: вдруг я, ничего не
подозревавший, получаю от приказчика письмо, в котором он извещает меня о смертельной
болезни моего отца и умоляет приехать как можно скорее, если хочу проститься с ним. Я
поскакал сломя голову и застал отца в живых, но уже при последнем издыхании. Он
обрадовался мне чрезвычайно, обнял меня своими исхудалыми руками, долго поглядел мне в
глаза каким-то не то испытующим, не то умоляющим взором и, взяв с меня слово, что я
исполню его последнюю просьбу, велел своему старому камердинеру привести Асю. Старик
привел ее: она едва держалась на ногах и дрожала всем телом.
– Вот, – сказал мне с усилием отец, – завещаю тебе мою дочь – твою сестру. Ты все
узнаешь от Якова, – прибавил он, указав на камердинера.
Ася зарыдала и упала лицом на кровать… Полчаса спустя мой отец скончался.
Вот что я узнал. Ася была дочь моего отца и бывшей горничной моей матери, Татьяны.
Живо помню я эту Татьяну, помню ее высокую стройную фигуру, ее благообразное, строгое,
умное лицо, с большими темными глазами. Она слыла девушкой гордой и неприступной.
Сколько я мог понять из почтительных недомолвок Якова, отец мой сошелся с нею
несколько лет спустя после смерти матушки. Татьяна уже не жила тогда в господском доме,
а в избе у замужней сестры своей, скотницы. Отец мой сильно к ней привязался и после
моего отъезда из деревни хотел даже жениться на ней, но она сама не согласилась быть его
женой, несмотря на его просьбы.
– Покойница Татьяна Васильевна, – так докладывал мне Яков, стоя у двери с
закинутыми назад руками, – во всем были рассудительны и не захотели батюшку вашего
обидеть. Что, мол, я вам за жена? какая я барыня? так они говорить изволили, при мне
говорили-с.
Татьяна даже не хотела переселиться к нам в дом и продолжала жить у своей сестры,
вместе с Асей. В детстве я видывал Татьяну только по праздникам, в церкви. Повязанная
темным платком, с желтой шалью на плечах, она становилась в толпе, возле окна, – ее
строгий профиль четко вырезывался на прозрачном стекле, – и смиренно и важно молилась,
кланяясь низко, по-старинному. Когда дядя увез меня, Асе было всего два года, а на девятом
году она лишилась матери.
Как только Татьяна умерла, отец взял Асю к себе в дом. Он и прежде изъявил желание
иметь ее при себе, но Татьяна ему и в этом отказала. Представьте же себе, что должно было
произойти в Асе, когда ее взяли к барину. Она до сих пор не может забыть ту минуту, когда
ей в первый раз надели шелковое платье и поцеловали у ней ручку. Мать, пока была жива,
держала ее очень строго; у отца она пользовалась совершенной свободой. Он был ее
учителем; кроме его, она никого не видала. Он не баловал ее, то есть не нянчился с нею; но
он любил ее страстно и никогда ничего ей не запрещал: он в душе считал себя перед ней
виноватым. Ася скоро поняла, что она главное лицо в доме, она знала, что барин ее отец; но
она так же скоро поняла свое ложное положение; самолюбие развилось в ней сильно,
недоверчивость тоже; дурные привычки укоренялись, простота исчезла. Она хотела (она