Page 9 - Ася

Он надел круглую шляпу а la Van Dyck, 12 блузу, взял картон под мышку и отправился;
я поплелся вслед за ним. Ася осталась дома. Гагин, уходя, просил ее позаботиться о том,
чтобы суп был не слишком жидок. Ася обещалась побывать на кухне. Гагин добрался до
знакомой уже мне долины, присел на камень и начал срисовывать старый дуплистый дуб с
раскидистыми сучьями. Я лег на траву и достал книжку; но я и двух страниц не прочел, а он
только бумагу измарал; мы все больше рассуждали и, сколько я могу судить, довольно умно
и тонко рассуждали о том, как именно должно работать, чего следует избегать, чего
придерживаться и какое собственно значение художника в наш век. Гагин, наконец, решил,
что он «сегодня не в ударе», лег рядом со мною, и уж тут свободно потекли молодые наши
речи, то горячие, то задумчивые, то восторженные, но почти всегда неясные речи, в которых
так охотно разливается русский человек. Наболтавшись досыта и наполнившись чувством
удовлетворения, словно мы что-то сделали, успели в чем-то, вернулись мы домой. Я нашел
Асю точно такою же, какою я ее оставил; как я ни старался наблюдать за нею – ни тени
кокетства, ни признака намеренно принятой роли я в ней не заметил; на этот раз не было
возможности упрекнуть ее в неестественности.
– А-га! – говорил Гагин, – пост и покаяние на себя наложила.
К вечеру она несколько раз непритворно зевнула и рано ушла к себе. Я сам скоро
простился с Гагиным и, возвратившись домой, не мечтал уже ни о чем: этот день прошел в
трезвых ощущениях. Помнится, однако, ложась спать, я невольно промолвил вслух:
– Что за хамелеон эта девушка! – и, подумав немного, прибавил: – А все-таки она ему
не сестра.

VI

Прошли целые две недели. Я каждый день посещал Гагиных. Ася словно избегала
меня, но уже не позволяла себе ни одной из тех шалостей, которые так удивили меня в
первые два дня нашего знакомства. Она казалась втайне огорченной или смущенной; она и
смеялась меньше. Я с любопытством наблюдал за ней.
Она довольно хорошо говорила по-французски и по-немецки; но по всему было
заметно, что она с детства не была в женских руках и воспитание получила странное,
необычное, не имевшее ничего общего с воспитанием самого Гагина. От него, несмотря на
его шляпу а la Van Dyck и блузу, так и веяло мягким, полуизнеженным, великорусским
дворянином, а она не походила на барышню; во всех ее движениях было что-то неспокойное:
этот дичок недавно был привит, это вино еще бродило. По природе стыдливая и робкая, она
досадовала на свою застенчивость и с досады насильственно старалась быть развязной и
смелой, что ей не всегда удавалось. Я несколько раз заговаривал с ней об ее жизни в России,
об ее прошедшем: она неохотно отвечала на мои расспросы; я узнал, однако, что до отъезда
за границу она долго жила в деревне. Я застал ее раз за книгой, одну. Опершись головой на
обе руки и запустив пальцы глубоко в волосы, она пожирала глазами строки.
– Браво! – сказал я, подойдя к ней, – как вы прилежны!
Она приподняла голову, важно и строго посмотрела на меня.
– Вы думаете, я только смеяться умею, – промолвила она и хотела удалиться…
Я взглянул на заглавие книги: это был какой-то французский роман.
– Однако я ваш выбор похвалить не могу, – заметил я.
– Что же читать! – воскликнула она и, бросив книгу на стол, прибавила: – Так лучше
пойду дурачиться, – и побежала в сад.
В тот же день, вечером, я читал Гагину «Германа и Доротею». Ася сперва все только
шныряла мимо нас, потом вдруг остановилась, приникла ухом, тихонько подсела ко мне и
прослушала чтение до конца. На следующий день я опять не узнал ее, пока не догадался, что

12 В стиле Ван Дейка (фр.).