Page 17 - Ася

ее губы.
– Нет, не такая, – возразила она неторопливым и глухим голосом. – Но это ничего. Я
нехорошо спала, всю ночь думала.
– О чем?
– Ах, я о многом думала. Это у меня привычка с детства: еще с того времени, когда я
жила с матушкой…
Она с усилием выговорила это слово и потом еще раз повторила:
– Когда я жила с матушкой… я думала, отчего это никто не может знать, что с ним
будет; а иногда и видишь беду – да спастись нельзя; и отчего никогда нельзя сказать всей
правды?.. Потом я думала, что я ничего не знаю, что мне надобно учиться. Меня
перевоспитать надо, я очень дурно воспитана. Я не умею играть на фортепьяно, не умею
рисовать, я даже шью плохо. У меня нет никаких способностей, со мной, должно быть, очень
скучно.
– Вы несправедливы к себе, – возразил я. – Вы много читали, вы образованны, и с
вашим умом…
– А я умна? – спросила она с такой наивной любознательностью, что я невольно
засмеялся; но она даже не улыбнулась. – Брат, я умна? – спросила она Гагина.
Он ничего не отвечал ей и продолжал трудиться, беспрестанно меняя кисти и высоко
поднимая руку.
– Я сама не знаю иногда, что у меня в голове, – продолжала Ася с тем же задумчивым
видом. – Я иногда самой себя боюсь, ей-богу. Ах, я хотела бы… Правда ли, что женщинам не
следует читать много?
– Много не нужно, но…
– Скажите мне, что я должна читать? скажите, что я должна делать? Я все буду делать,
что вы мне скажете, – прибавила она, с невинной доверчивостью обратясь ко мне.
Я не тотчас нашелся, что сказать ей.
– Ведь вам не будет скучно со мною?
– Помилуйте, – начал я.
– Ну, спасибо! – возразила Ася, – а я думала, что вам скучно будет.
И ее маленькая горячая ручка крепко стиснула мою.
– Н.! – вскрикнул в это мгновенье Гагин, – не темен этот фон?
Я подошел к нему. Ася встала и удалилась.

XII

Она вернулась через час, остановилась в дверях и подозвала меня рукою.
– Послушайте, – сказала она, – если б я умерла, вам было бы жаль меня?
– Что у вас за мысли сегодня! – воскликнул я.
– Я воображаю, что я скоро умру; мне иногда кажется, что все вокруг меня со мною
прощается. Умереть лучше, чем жить так… Ах! не глядите так на меня; я, право, не
притворяюсь. А то я вас опять бояться буду.
– Разве вы меня боялись?
– Если я такая странная, я, право, не виновата, – возразила она. – Видите, я уж и
смеяться не могу…
Она осталась печальной и озабоченной до самого вечера. Что-то происходило в ней,
чего я не понимал. Ее взор часто останавливался на мне; сердце мое тихо сжималось под
этим загадочным взором. Она казалась спокойною – а мне, глядя на нее, все хотелось сказать
ей, чтобы она не волновалась. Я любовался ею, я находил трогательную прелесть в ее
побледневших чертах, в ее нерешительных, замедленных движениях – а ей почему-то
воображалось, что я не в духе.
– Послушайте, – сказала она мне незадолго до прощанья, – меня мучит мысль, что вы
меня считаете легкомысленной… Вы вперед всегда верьте тому, что я вам говорить буду,