Page 101 - Белый пароход

Мальчик примолкал грустно.
— Ты полежи пока, а я посмотрю Даула, — находил причину Едигей, подходил к постели
больного, клал тяжелую узловатую руку на горячий лоб ребенка… Тот с трудом приоткрывал
глаза, слабо улыбался спекшимися от жара губами. Жар все еще держался. — Ты не
раскрывайся. Ты потный. Слышишь, Даул? Еще больше простынешь. А ты, Эрмек, подноси ему
тазик, когда он помочиться захочет. Слышишь? Чтобы он не вставал. Скоро ваша мама придет с
дежурства. А тетя Укубала придет сейчас, покормит вас. А когда Даул выздоровеет, будете
прибегать к нам, играть с Сауле и Шарапат. Мне на работу пора, а то ведь снег какой большой,
поезда остановятся, — заговаривал Едигей ребят перед уходом.
Но Эрмек был неумолим.
— Дядя Едигей, — говорил он ему, стоящему уже на пороге. — Если снегу будет очень много,
когда папикин поезд остановится, я тоже пойду снег чистить. У меня есть лопатка.
Едигей выходил от них с тяжелым, щемящим сердцем. Саднило от обиды, беспомощности,
жалос-ти. Зол он был тогда на весь свет. И вымещал свою злость на снеге, ветре, заносах, на
верблюдах, кото-рых не щадил на работе. Работал как зверь, точно бы один мог остановить всю
сарозекскую пургу…
А дни шли как капли, падающие с неотвратимой размеренностью одна за другой. Вот и январь
миновал, и холода начали слегка сдавать. От Абуталипа Куттыбаева не было никаких известий.
Терялись в догадках Едигей и Казангап — по-всякому думали, судили мужики. И тому и другому
казалось, что должны его отпустить вскорости, что уж там такого страшного — писал что-то для
себя, не для кого-нибудь. Надежда была у них такая, и эту надежду внушали они как могли
Зарипе, чтобы она держалась, не падала духом. Она и сама понимала, что ради детей должна
быть каменной. Она и впрямь стала каменной. Замкнулась, губ не размыкала, только глаза
тревожно поблескивали. Кто знает, на сколько хватило бы ее выдержки.
Буранный Едигей тем часом был свободен от работы. Решил пройтись в степь взглянуть, как
гурт верблюжий пасется и, главное, как ведет себя Каранар. Не покалечил ли кого в стаде?
Перебесился ли, пора уж. Пошел на лыжах, это было неподалеку. Вернулся вовремя. И
собирался доложить Казангапу, что, мол, все в порядке. Пасутся животные в Лисохвостовой
лощине, снегу там почти нет, ветром продувает, потому подножный корм открыт, беспокоиться
пока нечего. Но решил Едигей зайти домой лыжи оставить. Старшая дочка Сауле выглянула из
двери испуганная:
— Папа, мама плачет! — И скрылась. Едигей бросил лыжи, встревоженный, поспешил в дом.
Укубала так рыдала, что у Едигея перехватило дыхание.
— Что? Что случилось?
— Будь проклято все в этом проклятом мире! — запричитала, захлебываясь, Укубала.
Никогда не видел Едигей жену свою в таком состоянии. Укубала была крепкой, трезвой
женщиной.
— Это ты, ты во всем виноват!
— В чем? В чем я виноват? — поразился Едигей.
— Наговорил с целый короб несчастным детишкам. А давеча, вот только что, останавливался
пассажирский, встречный у него был впереди. Остановился пропустить его. И откуда только они
сошлись на нашем разъезде? А ребята Абуталиповы оба как увидели, что остановился
пассажирский поезд, да как кинутся с криком: «Папа! Папика! Папика приехал!» И к поезду! Я
за ними. А они бегут от вагона к вагону и криком исходят: «Папа, папика! Где наш папика?»
Думала, под поезд попадут. Ни одна дверь не открылась. А они бегут. Длиннющий глухой состав.
А они бегут! И пока догнала я, пока ухватила этого, младшего, да пока второго схватила за руку,
поезд тронулся и пошел. А они вырываются: «Там папика наш, не успел сойти с поезда!» — и