Page 99 - Белый пароход

На Тихом океане, южнее Алеутов, время клонилось к концу дня. Погода стояла все такая же
сравнительно сносная. Но все-таки волнение океана постепенно усиливалось. И уже слышен был
рокот вскипающих повсюду волн.
Служба авиакрыла на авианосце напряженно ждала момента выхода членов
особоуполномочен-ных комиссий к самолетам по завершении заседания. Но вот они вышли все.
Распрощались. Одни пошли на посадку к одному самолету, другие
— к другому.
Взлет прошел отлично, несмотря на качку. Один из лайнеров взял курс на Сан-Франциско,
другой в противоположную сторону — на Владивосток.
Омываемая вышними ветрами, плыла Земля по вечным кругам своим. Плыла Земля… То была
маленькая песчинка в неизмеримой бесконечности Вселенной. Таких песчинок в мире было
великое множество. Но только на ней, на планете Земля, жили-были люди. Жили как могли и как
умели и иногда, обуреваемые любознательностью, пытались выяснить для себя, нет ли еще где в
других местах подобных им существ. Спорили, строили гипотезы, высаживались на Лупу,
засылали автомати-ческие устройства на другие небесные тела, но всякий раз убеждались с
горечью, что нигде в окрест-ностях Солнечной системы нет никого и ничего похожего на них, как
и вообще никакой жизни. Потом они об этом забывали, не до того было, не так-то просто
удавалось им жить и ладить между собой, да и хлеб насущный добывать стоило трудов… Многие
вообще считали, что не их это дело. И плыла Земля сама по себе…
Весь тот январь был очень морозным и мглистым. И откуда столько холода нагоняло в
сарозеки! Поезда шли со смерзшимися буксами, добела прокаленные ледяной стужей. Странно
было видеть — черные нефтеналивные цистерны останавливались на разъезде сплошь белой,
завьюженной, в изморози чередой. А стронуться с места поездам тоже было нелегко. Сцепленные
парами паровозы как бы в два плеча долго сдергивали толчками, буквально отрывали с рельсов
пристывшие колеса. И эти усилия паровозов, отдиравших вагоны, слышались в резком воздухе
далеко вокруг лязгающим железным громыханием. По ночам дети боранлинцев испуганно
просыпались от этого грохота.
А тут еще и заносы начались на путях. Одно к другому. Ветры ошалели. В сарозеках им был
полный простор, не угадаешь, с какой стороны ударит пурга. И казалось боранлинцам, ветер так
и норовил наметать сугробы именно на железной дороге. Только и высматривал любую
продушину, чтобы навалиться, запуржить, завалить пути тяжким свеем.
Едигей, Казангап и еще трое путевых рабочих только и знали, что из конца в конец перегона
расчищать пути то там, то тут, то снова в прежнем месте. Выручали верблюжьи волокуши. Весь
тяжелый верхний слой заноса вывозили на обочину дороги волокушей, а остальное приходилось
довершать вручную. Едигей не жалел Каранара и был доволен возможностью измотать его,
усмирить в нем буйную силу, впряг в пару с другим, под стать ему по тяге верблюдом и гонял их
бичом, вывозя сугробы поперечной доской с противовесом позади, на котором сам стоял,
придавливая волокушу собственной тяжестью. Других приспособлений тогда не было.
Поговаривали, что вышли уже с заводов специальные снегоочистители, локомотивы, сдвигающие
сугробы по сторонам. Сулили в скором времени прислать такие машины, но пока обещания
оставались на словах.
Если летом месяца два припекало до умопомрачения, то теперь вдохнуть морозный воздух
было страшно — казалось, легкие разорвутся. И все равно поезда шли и дело требовалось
делать. Едигей оброс щетиной, впервые в ту зиму начавшей поблескивать кое-где сединками,
глаза вспухали от недосы-пания, лицо — в зеркало глянуть отвратно: как чугун стало. Из
полушубка не вылезал, а поверх еще постоянно плащ брезентовый носил с капюшоном. На ногах
валенки.