Page 54 - Белый пароход

Поглядывая то на часы, то на солнце, то на лежащие впереди открытые степные долы,
Буранный Едигей полагал, что пока все идет как надо. Он все так же трусил впереди на
верблюде, за ним шел трактор с прицепом и за прицепом колесный экскаватор «Беларусь», а
рыжий пес Жолбарс бежал чуть сбоку.
«Оказывается, голова человека ни секунды не может не думать. Вот ведь как устроена эта
дурацкая штука — хочешь ты или не хочешь, а все равно мысль появляется из мысли, и так без
конца, наверное, пока не помрешь!» Это насмешливое открытие Едигей сделал, поймав себя на
том, что все время, беспрестанно о чем-то думает в пути. Думы следовали за думами, как волна
за волной в море. В детстве он часами наблюдал, как на Аральском море в ветреную погоду
возникали вдали белые бегущие буруны и как они приближались вскипающими гривами, рождая
волну из волны. В том движении происходило одновременно рождение, разрушение и снова
рождение и угасание живой плоти моря. И тогда хотелось ему, мальчишке, превратиться в чайку
и летать над волнами, над сверкающими брызгами, чтобы видеть сверху, как живет великая
вода.
Предосенние сарозеки с их пронзительной, грустной открытостью, мерный топот рысящего
верблюда настраивали Буранного Едигея на дорожные раздумья, и он предавался им не
противясь, благо впереди путь был длинный и ничто не нарушало их продвижения. Каранар, как
всегда на больших расстояниях, разогревался при ходьбе, и от него начал исходить крепкий
мускусный дух. Дух этот шибал в нос от верблюжьего загривка и шеи. «Ну-ну, — удовлетворенно
усмехался про себя Едигей, — значит, ты уже весь в мыле! И промеж ног в мыле! Ух ты зверюга,
жеребчина эдакий! Дурной ты, дурной!»
Думалось Едигею и о прошлых днях, о делах и событиях, когда Казангап был еще в силе и
здравии, и в той цепи воспоминаний нагрянула на него некстати давнишняя горькая тоска. И
молитвы не помогли. Он нашептывал их вслух снова и снова, повторяя, чтобы отогнать, отвлечь,
упрятать вернувшуюся боль. Но душа не унималась. Помрачнел Буранный Едигей, без
надобности приударяя то и дело по бокам усердно трусившего верблюда, козырек надвинул на
глаза и уже не оборачивался к следующим за ним тракторам. Пусть едут следом, не отстают,
какое дело им, молодым, зеленым, до той давней истории, о которой даже с женой они не
обмолвились ни словом, но которую рассудил Казангап, как всегда, мудро и честно. Только он и
мог рассудить, а не то бы давно уже Едигей бросил этот разъезд Боранлы-Буранный…
В году том, пятьдесят первом, уже в самом конце, зимой, прибыла на разъезд семья. Муж,
жена и двое детей — мальчуганы. Старшему, Даулу, лет пять, а младшему три года. Младшего
звали Эрмек. А сам Абуталип Куттыбаев был ровесник Едигею. Он еще до войны, молодым
парнем, год учительство-вал в аульной школе, а летом в сорок первом в первые же дни его
мобилизовали на фронт. С Зарипой они поженились, выходит, уже в конце войны или сразу
после этого. Она тоже до их переезда была учительницей младших классов. А вот судьба
принудила, притолкала их в сарозеки, на Боранлы-Буранный.
То, что они не от хорошей жизни очутились в сарозекской глухомани, стало ясно сразу.
Абуталип и Зарипа могли бы вполне устроиться на работу и в других местах. Но, как видно,
обстоятельства сложились так, что другого выхода у них не было. Поначалу боранлинцы думали,
что долго они тут не задержатся, не выдержат, сбегут куда глаза глядят. Не такие прибывали и
убывали из Боранлы-Буранного. Этого мнения придерживались и он, Едигей, и Казангап. Однако
отношение к семье Абуталипа установилось тем не менее сразу уважительное. Порядочные,
культурные люди. Бедствующие. Работали как и все — и муж и жена. И шпалы таскали на горбу,
и на заносах стыли. В общем, что положено путевым рабочим, то и делали. И, надо сказать,
хорошая, ладная, дружная семья была, хотя и несчастная по причине того, что Абуталип,
оказывается, был в плену у немцев. К тому времени схлынули вроде уже страсти военных лет. К