Page 94 - Белый пароход

втихомолку, для детишек, видишь ли. А это что? Тоже, по-твоему, для детишек? —
Кречетоглазый поднес к лицу Едигея еще одну тетрадь в клеенчатой обложке.
— А что это? — не понял Едигей.
— Что? Да ты должен знать. Вот озаглавлена: «Обращение Раймалы-аги к брату Абдульхану».
— Ну верно, это тоже легенда, — начал Едигей. — Это быль. Старые люди знают эту историю…
— Не беспокойся, я тоже знаю, — перебил его кречетоглазый. — Слышал краем уха. Старый,
выживший из ума старик влюбляется в молодую, девятнадцатилетнюю девицу. Что ж тут
хорошего? Этот Куттыбаев не только враждебный тип, он еще и морально извращенный человек,
выходит. Ишь как старался, подробно записал весь этот маразм.
Едигей покраснел. Не от стыда. Гневом переполнилась его душа, ибо большей
несправедливости по отношению к Абуталипу быть не могло. И он сказал, едва сдерживая себя:
— Ты вот что, не знаю, какой ты там начальник, но в этом ты его не задевай. Дай бог каждому
быть таким отцом и мужем, и любой здесь тебе скажет, какой он есть человек. Нас тут по
пальцам перечесть, и мы все знаем друг друга.
— Ладно, ладно, успокойся, — ответил кречетогла-зый. — Затуманил он вам тут мозги. Враг
всегда прикидывается. А мы его разоблачим. Все, можешь быть свободным.
Едигей встал. Замялся, надевая шапку.
— Так что, как будет с ним? Как теперь? Только из-за этих писаний сажать человека, что ли?
Кречетоглазый резко привстал из-за стола.
— Слушай, я тебе еще раз повторяю: это не твое дело! За что преследовать врага, как с ним
обходиться, к какому наказанию привлечь его — это мы знаем! Пусть твоя голова не болит. Знай
свою дорожку. Иди!
В тот же день поздно вечером на разъезде Боранлы-Буранный еще раз остановился
пассажирский поезд. Только теперь поезд шел в обратную сторону. И тоже стоял недолго.
Минуты три.
Ожидая впотьмах его подхода, у первого пути стояли те трое в хромовых сапогах, что
забирали с собой Абуталипа Куттыбаева, в стороне от них, отгороженные их непроницаемыми
спинами, заслоняю-щими Абуталипа, стояли боранлинцы — Зарипа с детишками, Едигей и
Укубала да начальник разъезда Абилов, все сновавший взад-вперед и суетившийся мелочно и
ничтожно, ибо поезд опаздывал против расписания на полчаса. Но он-то тут был при чем? Стоял
бы уж себе спокойно. А Казангап, тоже прошедший через допрос по поводу злополучных легенд,
обнаруженных у Абуталипа, находился в тот час на стрелке. Это ему предстояло
собственноручно направить поезд на тот путь, по которому должны были увезти Абуталипа
далеко от сарозеков. Букей оставалась дома с едигеевскими девочками.
Те трое в сапогах, с отчужденно поднятыми от ветра воротниками, отделяя Абуталипа
спинами, напряженно молчали. Боранлинцы, расстающиеся с ним, тоже молчали.
Ветер гнал поземку с шорохом и едва различимым посвистом. Похоже, что метель собиралась.
Набухала, напрягалась стылая мгла в непроглядных сарозекских небесах. Дико, уныло, пусто
просвечивалась с трудом лупа блеклым, одиноким пятном. Мороз жег щеки.
Зарипа неслышно плакала, держа в руках узелок с едой и одеждой, который она собиралась
передать мужу. Клубы пара изо рта выдавали тяжелые вздохи Укубалы. Она прятала в подол
шубы Даула. Даул, видимо, что-то предчувствовал, он тревожно молчал, прижавшись к тете
Укубале. Но тяжелее всех приходилось с Эрмеком, которого, заслоняя собой от ветра, держал на
руках Едигей. Этот малыш ничего не подозревал.
— Папика, папика! — звал он отца. — Иди сюда, к нам. Мы тоже поедем с тобой!
Абуталип вздрагивал при его голосе, невольно порывался обернуться и что-то ответить
ребенку, но ему не позволяли оглядываться. Один из троих не выдержал: