Page 104 - И дольше века длится день

Досрочное присуждение очередных званий, награждение орденами и медалями, крупные
денежные вознаграждения за образцовое выполнение заданий, благодарности в приказах и
прочие знаки внимания очень даже украшали жизнь. И вселение особо отличившихся в
новые квартиры было очень кстати. От всего этого нога крепла, голос мужал, каблук стучал
уверенней.
Тансыкбаев не входил в ту группу повышенных в званиях и награжденных, но в
торжествах коллег принимал активное участие. Почти каждый вечер они с женой Айкумис
отправлялись в очередной «обмыв» новых званий, орденов, новоселий. Целая череда
праздничных застолий началась еще в канун Нового года, и они были прекрасны,
незабываемы. Слегка продрогшие после холодных, плохо освещенных алма-атинских улиц,
гости с порога окунались в радушие и тепло ожидавших в новых квартирах хозяев. И
столько неподдельного сияния, оживления и гордости изливали встречавшие на пороге лица,
глаза! Поистине, то были праздники избранных, заново познающих вкус счастья.
В ту пору, когда еще не забылись недавние нищета и голод военных лет, на окраинах
государства особенно восторженно, до головокружения от удовольствия, воспринимался
новый, рафинированный комфорт. Здесь, в провинции, только входили в моду дорогие
марочные коньяки, хрустальные люстры и хрустальная посуда. С потолков нисходило
граненое сияние трофейных люстр, на столах, покрытых белоснежными скатертями, мерцали
трофейные немецкие сервизы, и все это захватывало, предрасполагало к благоговейному
настроению, точно в этом заключался высший смысл бытия, точно ничего иного достойного
внимания в мире не могло и быть.
Уже в прихожей витали запахи кухни, где готовилось, помимо прочего,
непременное коронное блюдо — нежная, молодая конина, дедовская пища,
унаследованная от кочевой жизни, причудливо источавшая и в новых стенах
давнишние степные ароматы. И все собравшиеся чинно рассаживались, предвкушая
общую трапезу. Но смысл застолья заключался не только и не столько в еде, ибо,
насытившись, человек начинает внутренне страдать от обилия кушаний перед ним, сколько в
застольных высказываниях — в поздравлениях и благопожеланиях. В этом ритуале таилось
нечто нескончаемо сладостное, и это сладостное самочувствие вмещало в себя и поглощало
все, что таилось в душе. Даже зависть на время становилась как бы не завистью, а
любезностью, ревность — содружеством, а лицемерие ненадолго оборачивалось
искренностью. И каждый из присутствующих, преображаясь удивительным образом в
похвальную сторону, высказывался как можно умнее, а главное — красноречивей, невольно
вступая в негласное состязание с другими. О, это было по-своему захватывающее действо!
Какие великолепные тосты взмывали, подобно птицам с ярким оперением, под потолки с
трофейными люстрами, какие речи изливались, как писаные, заражая присутствующих все
более высоким пафосом.
Особенно взволновал Тансыкбаева и его жену тост одного новоиспеченного казахского
подполковника, когда тот, торжественно встав из-за стола, заговорил так проникновенно и
важно, как если бы он был артистом драматического театра, исполнявшим роль короля,
восходящего на трон.
— Асыл достар! 20 — начал подполковник, многозначительно оглядывая сидящих
томным, величавым взглядом, как бы подчеркивая тем самым необходимость полного,
совершенно серьезного внимания. — Вы сами понимаете, сегодня душа моя полна — море
счастья. Понимаете. И я хочу сказать слово. Это мой час, и я хочу сказать. Понимаете. Я
всегда был безбожником. Я вырос в комсомоле. Я твердый большевик. Понимаете. И очень
горжусь этим. Бог для меня пустое место. То, что бога нет, всем известно, каждому
советскому школьнику. Но я хочу сказать совсем о другом, понимаете, о том, что есть на
свете бог! Минуточку, постойте, не улыбайтесь, дорогие мои. Ишь вы! Думаете, поймали

20 Асыл достар — дорогие гости.