Page 109 - И дольше века длится день

поспешала. Переход через сарозекские степи считался наиболее трудной частью похода.
Три армии — три тумена по десять тысяч воинов — двигались впереди, широко
развернув фланги. О мощи туменов можно было судить по их поступи — по зависшей на
многие версты по горизонту, как дым после степного пожара, пыли из-под копыт. Еще два
тумена с запасными табунами, обозами и яловыми стадами на каждодневный убой следовали
позади — в этом можно было убедиться, оглянувшись, — там тоже вилась пыль в полнеба.
Были еще и другие боевые силы, которые нельзя было увидеть из-за их удаленности от этих
мест. К ним надо было скакать несколько дней — то были правые и левые крылья, по три
тумена в каждом крыле. Те войска двигались самостоятельно в сторону Итиля. К началу
холодов предполагалась на берегу Итиля встреча в ханской ставке командующих всех
одиннадцати туменов с тем, чтобы согласовать дальнейшие действия и двинуться по льду
через Итиль в богатые и славные страны, о покорении которых грезил Чингисхан, грезили
его полководцы и каждый всадник…
Так двигались войска в походе, не отвлекаясь, не задерживаясь, не теряя времени. И с
ними в обозах были женщины, и в этом заключалась беда.
Сам Чингисхан с полутысячью стражников — кезегулов и свитой — жасаулами,
сопровождавшими его в пути, находился в середине того движения, как плывущий остров.
Но ехал он особняком — впереди них. Не любил Повелитель Четырех Сторон Света
многолюдья возле себя, тем более в походе, когда следует больше молчать, смотреть вперед
и думать о делах.
Под ним был любимый иноходец Хуба, прошедший у хана под седлом, быть может,
полсвета, сбитый и гладкий, как галечный камень, могучий в груди и холке, белогривый и
чернохвостый, с ровным, шелковым ходом. Два запасных коня, не менее выносливых и
ходких, шли налегке в сияющей отделкой ханской сбруе, ведомые верховыми коноводами.
Хан менял коней на ходу, как только лошадь начинала припотевать.
Но самым примечательным было не окружение Чингисхана — бесстрашные кезегулы и
жасаулы, жизнь которых принадлежала Чингисхану больше, чем им самим, — на то они и
отбирались, как лезвия клинков, один из ста, — и не их отменные верховые кони,
редкостные, как самородки золота в природе. Нет, примечательным в том походе было
совсем другое. Над головой Чингисхана всю дорогу, заслоняя его от солнца, плыло облако.
Куда он — туда и облако. Белая тучка, величиной с большую юрту, следовала за ним, точно
живое существо. И никому невдомек было — мало ли тучек в вышине, — что то есть
знамение — так являло Небо свое благословение Повелителю миров. Однако сам он,
Чингисхан, зная об этом, исподволь наблюдал за тем облаком и все больше убеждался, что
это действительно знак воли Неба-Тенгри.
Появление облака было предсказано неким странствующим прорицателем, которому
Чингисхан однажды дозволил приблизиться к себе. Тот чужеземец не пал ниц, не льстил, не
пророчествовал в угоду. Он стоял перед грозным ликом степного завоевателя, восседавшего
на троне в золотой юрте, с достойно поднятой головой, тощий, оборванный, с диковинно
длинными волосами до плеч, точно женщина с распущенными кудрями. Чужеземец был
строг взглядом, внушительно бородат, смугл и сух чертами лица.
— Я пришел к тебе, великий хаган, сказать, — передал он через толмача-уйгура, — что
волею Верховного Неба будет тебе особый знак с высоты.
Чингисхан на мгновение замер от неожиданности. Пришелец то ли не в своем уме, то
ли не понимает, чем это для него может кончиться.
— Какой знак, и откуда тебе это известно? — едва сдерживая раздражение, хмуря лоб,
поинтересовался всесильнейший.
— Откуда известно — не подлежит оглашению. А что касается знака, то скажу — над
головой твоей будет являться облако и следовать за тобой.
— Облако?! — не скрывая изумления, воскликнул Чингисхан, резко вскидывая брови.
И все вокруг невольно напряглись в ожидании взрыва ханского гнева. Губы толмача
побелели от страха. Кара могла коснуться и его.