Page 159 - И дольше века длится день

ветер усиливается, разве ты хочешь, чтобы первенец мой родился сиротой, без отца?
Подумай, помоги мне…»
Уже смеркалось в сизых просторах холодною предзимнего моря. То появляясь на
гребнях волн, то исчезая между волнами, лодка шла к берегу. Трудно шла, борясь с
бурунами, море уже шумело, вскипало исподволь, раскачивалось, набирая штормовую силу.
Ледяные брызги летели в лицо, и руки на веслах взбухали от холода и влаги.
Укубала ходила по берегу. Давно уже, охваченная тревогой, она вышла к морю и ждала
мужа. Когда соглашалась идти замуж за рыбака, говорили ей степные сородичи-скотоводы:
подумала бы, прежде чем слово дать, на тяжкую жизнь отваживаешься, выходишь замуж за
море и придется не раз и не два умываться слезами у моря, мольбы к нему обращать. А она
не отказала Едигею, только сказала: как муж, так и я буду…
Так оно и получилось. А в этот раз ушел он не с артелью, а один, и уже быстро
смеркалось, и на море было шумно и неспокойно.
Но вот замелькали среди бурунов взмахи весел и лодка показалась на волне. Закутанная
в платок, с выпирающим уже животом, Укубала подошла к самому прибою и ждала здесь,
пока причаливал Едигей. Прибой вынес мощным толчком лодку на отмель. Едигей мигом
соскочил в воду и вытащил лодку на берег, волоча ее, как бык. И когда он распрямился, весь
волглый и соленый, Укубала подошла и обняла его за мокрую шею под холодным,
одеревеневшим плащом.
— Все глаза проглядела. Почему ты так долго?
— Он не появлялся весь день и только под конец приплыл.
— Как, ты ходил за золотым мекре?
— Да, я его упросил. Ты можешь посмотреть на него.
Едигей достал из лодки тяжелый кожаный бурдюк, наполненный водой, развязал его и
выплеснул на прибрежную гальку вместе с водой золотого мекре. То была большая рыба.
Могучая и красивая рыба. Она бешено заколотила золотым хвостом, изгибаясь,
подпрыгивая, разметая вокруг мокрую гальку, и, широко разевая розовую пасть, обратилась
к морю, пытаясь добраться до родной стихии, до прибоя. На какую-то недолгую секунду
рыба вдруг замерла напряженно, затихла, пытаясь освоиться, оглядывая немигающими
безупречно круглыми и чистыми глазами тот мир, в котором нечаянно очутилась. Даже в
сумеречном предвечерье зимнего дня непривычный свет ударил в голову, и увидела рыба
сияющие глаза людей, склонившихся над ней, кромку берега и небо и в очень далекой
перспективе над морем различила за редкими облаками на горизонте нестерпимо яркий для
нее закат угасающего солнца. Задыхаться начала. И рыба вскинулась. Заколотилась,
закрутилась с новой силой, желая добраться до воды. Едигей поднял золотого мекре под
жабры.
— Подставляй руки, держи, — сказал он Укубале.
Укубала приняла рыбину, как ребенка, на обе руки и прижала ее к груди.
— Какая она упругая! — воскликнула Укубала, ощутив ее пружинистую внутреннюю
силу. — А тяжелая, как полено! И как здорово пахнет морем! И красивая какая! На, Едигей,
я довольна, очень довольна. Исполнилось мое желание. Отпусти ее в воду поскорей…
Едигей понес золотого мекре к морю. Войдя по колено в набегающий прибой, он дал
рыбе соскользнуть вниз. На какое-то короткое мгновение, когда золотой мекре падал в воду,
отразилась в густой синеве воздуха вся золотая оснастка рыбы от темени до хвоста, и,
блеснув, вспарывая воду стремительным корпусом, рыба уплыла в глубину…
А большой шторм разразился на море ночью. Ревело море за стеной, под обрывом. Еще
раз убедился Едигей: неспроста возникают предвестники бури — ийрек толкуны. То была
уже глубокая ночь. Прислушиваясь в полудреме к бушующему прибою, Едигей вспомнил о
своем заветном мекре Как-то его рыбе сейчас? Хотя, должно быть, на больших глубинах
море не так сотрясается. В своей глубокой тьме рыба тоже прислушивается, наверно, к тому,
как ходят волны поверху. Едигей счастливо улыбнулся при этом и, засыпая, положил руку на
бок жены и услышал вдруг толчки из чрева. То давал о себе знать его будущий первенец. И