Page 161 - И дольше века длится день

летящий навстречу снег…
Немудрено — слишком длинным показался Едигею тот путь. «Скорей бы уж
добраться», — думал он и представлял себе, как заявится и что дома наверняка беспокоятся,
что с ним в такую непогоду. Укубала тревожится о нем, только не скажет об этом вслух. Она
не из тех, кто выкладывает все, что в мыслях. Может быть, и Зарипа думает, что с ним?
Конечно, думает. Но она тем более звука не проронит, старается как можно меньше
попадаться ему на глаза и избегает всяческих разговоров наедине. А что избегать, что,
собственно, плохого такого произошло? Ведь ни словом, ни поступком каким не дал он,
Едигей, повода к тому, чтобы кто-то мог подумать, будто что-то здесь не так. Как было
прежде, так и есть. Просто они, оказавшись попутчиками в жизни, словно бы оглянулись
вдруг, той ли дорогой идут… И снова пошли. Вот и все. А каково приходится ему при этом,
это уж его беда… Это его судьба — на роду, должно быть, так написано, что разрываться
суждено как между двух огней. И пусть то никого не тревожит, это его дело, как быть с
самим собой, с душой своей многострадальной. Кому какое дело, что с ним и что его ждет
впереди! Не малое дитятко он, как-нибудь разберется, сам развяжет тугой узел, который
затягивался все туже по его же вине…
Это были страшные мысли, мучительные и безысходные. Вот уже зима вступила в
сарозеки, а он по-прежнему не мог ни забыть Зарину, ни отказаться хотя бы мысленно от
Укубалы. На беду свою, он нуждался в обеих сразу, и они, вероятно, видя и зная это, не
пытались торопить события, чтобы помочь ему побыстрей определиться. Внешне все
обстояло как всегда — ровные отношения между женщинами, детвора обоих домов, как
общая семья, вместе росла, постоянно вместе играли их дети на разъезде — то в том доме, то
в этом… Так прошло лето, и так минула осень…
Сиротливо и неприютно чувствовал себя Буранный Едигей в одиночестве среди
снегопада. Мело, безлюдье кругом. Каранар то и дело стряхивал с головы налипающие комья
снега и будил на бегу тишину рыком и выкликами. Худо было хозяину в том пути. Едигей
ничего не мог поделать с собой, никак не удавалось ему успокоить, определить себя на чем-
то одном, бесспорном и безусловном. Не мог начистоту открыться перед Зарипой, не мог
отречься и от Укубалы. И тогда он начинал поносить, ругать себя последними словами:
«Скотина! Хайван что ты, что твой верблюд! Сволочь! Собака! Дурья голова!» — и еще в
том же духе, перемежая их крепким матом, бичевал себя, устрашал и оскорблял, чтобы
отрезветь, чтобы прийти в себя, одуматься, остановиться… Но ничто не помогало… И был
он что тот оползень, стронувшийся с места… Единственная отрада, которая ждала его, были
дети. Они безоговорочно принимали его таким, какой он есть, и не ставили перед ним
особых проблем. В чем помочь, что подвезти, что приладить по дому — это он для них готов
был всегда с великим удовольствием, как и сейчас картошку вез им на зиму в двух огромных
мешках, навьюченных на Каранара. Топливо тоже было запасено…
Мысли о детях были прибежищем для Едигея, там он оказывался в полном ладу с
самим собой. Он представлял, как доберется до Боранлы-Буранного, как выбегут мальчишки
из дома, заслышав его приезд, и не загонишь их назад, хотя снег идет, и будут прыгать
вокруг с громкими криками: «Дядя Едигей приехал! На Каранаре! Картошку привез!» — и
то, как строго и властно прикажет он верблюду лечь ничком на землю и тогда, весь
заснеженный, слезет с Каранара, отряхиваясь и успевая между делом погладить детишек по
головам, и как затем начнет разгружать мешки с картошкой и поглядывать, а не появится ли
возле Зарипа, если она дома, он ей ничего не скажет особенного, да и она не скажет, он
только посмотрит ей в лицо и будет тем доволен — и опять занедужит, закручинится, так что
ж, куда от этого денешься, а ребятишки будут крутиться возле, путаться под руками, то и
дело опасливо подбегая к нему, боясь верблюжьего рыка, и, преодолевая страх, будут
пытаться ему помочь, и это принесет ему вознаграждение за все муки…
Внутренне он готовился к скорой встрече с Абуталиповыми ребятами, заранее думал: а
что расскажет он им в этот раз, своим, как он их называл, ненасытным слухачам? Опять об
Аральском море? Самые любимые рассказы — всякие случаи на море, которые они