Page 162 - И дольше века длится день

домысливают затем с непременным участием отца и тем самым продолжают, сами того не
ведая, держать связь с ним, с памятью о нем… Только вот все, что знал и слышал Едигей о
морской жизни, истощилось, все уже много раз им было сказано и пересказано, кроме разве
что истории с золотым мекре. А как поведать эту историю? Кому ее объяснить, кроме как
самому себе, знающему, что стоит за давнишним тем событием.
Так проделывал он путь в тот снегопадный день. Всю дорогу не покидали его
сомнения, размышления… И всю дорогу шел снег…
С того снега и зима легла в сарозеках, ранняя и студеная с первых шагов.
С началом холодов снова пришел в неистовство Буранный Каранар, снова взъярился,
снова взбунтовалась в нем самцовая сила, и уже ничто и никто не мог посягать на его
свободу. Тут и самому хозяину в пору было отступиться, не лезть на рожон…
На третий день после снегопада промело сарозеки метельным морозным ветром, и
встала сразу, как пар, напряженная мглистая стынь над степью. Далеко и отчетливо
слышались по стуже скрипучие шаги, любой звук, любой шорох разносился с предельной
ясностью. Поезда на перегоне слышались за многие километры. А когда на рассвете
услышал Едигей спросонья трубный рев Буранного Каранара в загоне и то, как он топтался и
расшатывал со скрежетом изгородь за домом, понял, какая напасть снова пожаловала ко
двору. Быстро оделся, вышел впотьмах, пошел к загону и раскричался, колюче обдирая
глотку морозным вяжущим воздухом:
— Ты чего! Ты чего, опять конец света? Опять за свое? Опять кровь мою пить! Ах ты
хайван! Замолчи! Заткнись, говорю! Что-то ты рано больно в этом году решил заняться этим
делом. Не насмешил бы народ!
Но напрасно он тратил слова на ветер. Обуреваемый пробудившейся страстью верблюд
не думал считаться с ним. Он требовал своего, он орал, фыркал, устрашающе скрипел
зубами, ломал загон.
— Значит, учуял? — Хозяин сменил гнев на укоризну. — Ну ясное дело, тебе сейчас
немедленно требуется бежать туда, в стадо. Учуял, что какая-то кайманча 24 в охоту пришла!
Эх-эх! И почему только угораздило бога устроить ваше верблюжье отродье так, что в году
только раз спохватываетесь о том, чем могли заниматься каждый день без шума и скандала?
И кому тогда какое дело! Так нет, прямо конец света!..
Все это выговаривал Буранный Едигей больше для формы, чтобы не так обидно было,
ибо он прекрасно понимал свою беспомощность. Ничего не оставалось, не сотрясать же
воздух впустую, — открыл загон. И не успел он отодвинуть тяжеленную, в рост человека
калитку из жердей, которую держал на крепкой цепи, как, едва не сшибя его с ног, Каранар
ринулся вон и побежал в степь с яростным воплем и рыком, широко раскидывая цыбастые
ноги и тряся тугими черными горбами. Мигом скрылся с глаз, взметая тучи снега за собой.
— Тьфу ты! — плюнул вслед хозяин и добавил в сердцах: — Беги, беги, дурак, а то
опоздаешь!
Едигею с утра предстояло выходить на работу. Потому и пришлось смириться с бунтом
Каранара. Знал бы, чем все это кончится, да разве отпустил бы его — ни за что, пусть хоть
лопнул бы. Но кто бы без него смог управляться дома с взбесившимся атаном? Пусть
проваливает куда подальше. Понадеялся Едигей, что верблюд проветрится на воле,
поостынет в нем горячая кровь, поуспокоится…
А в полдень пришел Казангап и сказал ему, сочувственно усмехаясь:
— Ну, бай, худо твое дело. Только на выпасе был. Твой Каранар пошел, как я
думаю, в большой поход. Здешних кайманок ему уже маловато.
— Побежал, что ли, куда? Да ты не разыгрывай меня, скажи серьезно.
— Что тут несерьезного? Говорю тебе, потянуло его в другие стада. Что-то учуял
зверюга. Ездил я глянуть, как там у нас. Только выехал за большую балку, смотрю,

24 Кайманча — молодая верблюдица.