Page 18 - И дольше века длится день

отцу хоть бы что…
А тому и действительно было хоть бы что, муж ее сидел себе опустошившийся и
смурной, с грустным, отрешенным видом, все же на похороны тестя приехал, и молча курил
себе вонючие, бросовые сигареты. Для него это было не впервой. Он знал: покричит-
покричит баба и устанет… Но тут некстати вмешался брат — Сабитжан. С того и началось.
Сабитжан стал совестить сестру: где это видано, что это за манера, зачем она приехала —
отца хоронить или себя срамить? Разве так пристало оплакивать казахской дочери своего
почтенного отца? Разве великие плачи казахских женщин не становились легендами и
песнями для потомков на сотни лет? От тех плачей лишь мертвые не оживали, а все живые
вокруг исходили слезами. А умершему воздавалась хвала и все его достоинства возносились
до небес — вот как плакали прежние женщины. А она? Развела тут сиротскую жалобу, как
ей плохо и худо на свете!
Айзада только этого вроде и ждала. И вскричала она с новой силой и яростью. Ах ты
какой умный и ученый выискался! Ты, мол, вначале свою жену научи. Ты эти красивые
слова вначале ей втолкуй! Почему-то она не приехала и не показала нам плач величальный.
А уж ей-то не грешно было бы и воздать должное отцу нашему, потому как она, бестия, и ты,
подкаблучник подлый, обобрали, ограбили старика до ниточки. Мой муж, какой он ни
алкоголик, но он здесь, а где твоя умная-разумная?
Сабитжан тогда стал орать на ее мужа, чтобы он заставил замолчать Айзаду, а тот
вдруг взбеленился и кинулся душить Сабитжана…
С трудом удалось боранлинцам утихомирить разошедшихся родственников. Неприятно
и стыдно было всем. Едигей очень расстроился. Знал он им цену, но такого оборота не
ожидал. И в сердцах предупредил их строго-настрого: если вы не уважаете друг друга, то не
позорьте хотя бы память отца, а иначе не позволю вам здесь никому оставаться, не посмотрю
ни на что, пеняйте на себя…
Да, вот такая нехорошая история вышла накануне похорон. Сильно был мрачен Едигей.
И опять напряженно сошлись брови на хмуром челе, и опять терзали его вопросы — откуда
они, дети их, и почему они стали такими? Разве об этом мечтали они с Казангапом, когда в
жару и стужу возили их в кумбельский интернат, чтобы только выучились, вышли в люди,
чтобы не остались прозябать на каком-нибудь разъезде в сарозеках, чтобы не кляли потом
судьбу: вот, мол, родители не позаботились. А получилось-то все наоборот… Почему, что
помешало им стать людьми, от которых не отвращалась бы душа?..
И опять Длинный Эдильбай выручил, чуткость житейскую проявил, чем очень
облегчил положение Едигея в тот вечер. Он-то понимал, каково было Едигею. Дети
умершего родителя всегда главные лица на похоронах, так уж оно устроено на свете. И
никуда их не денешь, никуда не удалишь, какими бы бесстыжими и никчемными они ни
оказались. Чтобы как-то сгладить омрачивший всех скандал между братом и сестрой,
Эдильбай пригласил всех мужчин к себе в дом. Что, мол, мы будем во дворе звезды на небе
считать, пойдемте почаюем, посидим у нас…
В доме у Длинного Эдильбая Едигей попал будто в иной мир. Он и прежде захаживал
сюда по-соседски и каждый раз оставался доволен, душа его наполнялась отрадой за
эдильбаевскую семью. Сегодня же ему хотелось подольше побыть здесь, потребность была
такая — точно бы он должен был восстановить в этом доме некие утраченные силы.
Длинный Эдильбай был таким же путевым рабочим, как и другие, получал не больше
других, жил, как и все, в половине сборно-щитового домика из двух комнат да кухни, но
совсем иная жизнь царила здесь — чисто, уютно, светло. Тот же самый чай, что и у других, в
эдильбаевских пиалах Едигею казался прозрачным сотовым медом. Жена Эдильбая и собой
ладная, и дому хозяйка, и дети как дети… Поживут в сарозеках сколько смогут, полагал
Едигей про себя, а там переберутся куда получше. Жаль очень будет, когда уедут они
отсюда…
Сбросив свои кирзачи еще на крыльце, сидел Едигей во внутренней комнате, поджав
под себя ноги в носках, и первый раз за день почувствовал, что и устал и проголодался.