Page 19 - И дольше века длится день

Прислонился спиной к дощатой стене, примолк. А вокруг расположились по краям круглого
наземного столика остальные гости, негромко переговариваясь о том о сем…
Настоящий разговор возник потом, странный разговор завязался. Едигей уже и забыл о
космическом корабле, стартовавшем прошлой ночью. А вот знающие люди кое-что сказали
такое, что и он призадумался. Не то чтобы он сделал открытие для себя, просто подивился их
суждениям и своему неведению на этот счет. Но он при том не испытывал внутреннего укора
— для него все эти космические полеты, столь занимающие всех, были очень далеким, почти
магическим, чуждым ему делом. Потому и отношение ко всему этому было настороженно-
почтительное, как к появлению некой могучей безликой воли, которую в лучшем случае он
вправе лишь принять к сведению. И, однако, зрелище уходящего в космос корабля потрясло
и захватило его. Об этом и зашла речь в доме Длинного Эдильбая.
Сидели они вначале, пили шубат — кумыс из верблюжьего молока. Отличный был
шубат, прохладный, пенистый, слегка хмельной. Приезжие контрольно-ремонтные путейцы,
бывало, здорово пили его, называли сарозекским пивом. А к горячей закуске в этом доме
оказалась и водка. Когда случалось такое дело, Буранный Едигей вообще-то не отказывался,
выпивал за компанию, но в этот раз не стал и тем самым, как полагал он, и другим дал
понять, что не советует увлекаться — завтра предстоял тяжелый день, далекий путь.
Беспокоило его то, что другие, особенно Сабитжан, налегали, запивали водку шубатом.
Шубат и водка хорошо совмещаются, как пара добрых коней, хорошо идут в одной упряжке
— поднимают настроение человека. Сегодня же это было ни к чему. Но как прикажешь
взрослым людям не пить? Сами должны знать меру. Успокаивало по крайней мере то, что
муж Айзады пока воздерживался от водки, алкоголику сколько надо-то, окосел бы враз, но
он пил только шубат, видимо, понимал все-таки, что это уж слишком — валяться в дым
пьяным на похоронах тестя. Однако насколько хватит его выдержки, одному богу было
ведомо.
Так сидели они в разговорах о всякой всячине, когда Эдильбай, потчуя гостей шубатом
— руки у него длиннющие, разгибаются и сгибаются наподобие ковша экскаватора, —
вспомнил вдруг, протягивая очередную чашку Едигею с того края стола:
— Едике, вчера ночью, когда я сменил вас на дежурстве, только вы удалились, как что-
то стряслось в воздухе, я аж закачался. Глянул, а то ракета с космодрома пошла в небо!
Огромная! Как дышло! Вы видели?
— Ну еще бы! Рот разинул! Вот это сила! Вся в огне полыхает и все вверх, вверх, ни
конца ей, ни края! Жутко стало. Сколько живу здесь, никогда такого не видел.
— Да и я впервые своими глазами увидел, — признался Эдильбай.
— Ну, если ты впервые, то такие, как мы, и подавно не могли увидеть, решил
подшутить Сабитжан над его ростом.
Длинный Эдильбай на это лишь усмехнулся вскользь.
— Да что я, — отмахнулся он. — Смотрю и сам себе не верю — сплошь огонь гудит в
вышине! Ну, думаю, еще кто-то двинулся в космос. Счастливого пути! И давай быстрей
крутить транзистор, я его всегда с собой беру. Сейчас, думаю, по радио передают наверняка.
Обычно сразу же передача с космодрома. И диктор на радостях как на митинге вроде
выступает. Аж мурашки по коже! Очень хотелось мне, Едике, узнать, кто это, кого лично
видел я в полете. Но так и не узнал.
— А почему? — опережая всех, подивился Сабитжан, многозначительно и важно
приподнимая брови. Он уже начал пьянеть. Распарился, раскраснелся.
— Не знаю. Ничего не сообщили. Я «Маяк» все время на волне держал, ни слова не
сказали даже…
— Не может быть! Тут что-то не так! — вызывающе усомнился Сабитжан, отхлебнув
глоток водки и запивая ее шубатом. — Каждый полет в космос — это мировое событие…
Понимаешь? Это наш престиж в науке и политике!
— Не знаю почему. И в последних известиях специально слушал, и обзор газет слушал
тоже…