Page 15 - И дольше века длится день

скором. К чему тянуть, зачем мудрить, не все ли равно, где быть зарытым, в деле таком чем
быстрей, тем лучше.
Рассуждал он таким образом, а сам вроде бы оправдывался, что дела у него срочные да
важные ждут на работе и времени в обрез, известное дело, начальству какая забота, далеко
ли, близко ли здесь кладбище, велено явиться на службу в такой-то день, в такой-то час, и
все тут. Начальство есть начальство, и город есть город…
Едигей выругал себя в душе старым дураком. Стыдно и жаль стало, что плакал
навзрыд, растроганный появлением этого типа, пусть и сына покойного Казангапа. Едигей
поднялся с места, сидели они человек пять на старых шпалах, приспособленных вместо
скамеек у стены, и ему пришлось собрать немало сил своих, чтобы только сдержаться, не
наговорить при людях в такой день чего обидного, оскорбительного. Пощадил память
Казангапа. Сказал только:
— Места-то вокруг полно, конечно, сколько хочешь. Только почему-то люди не
закапывают своих близких где попало. Неспроста, должно быть. А иначе земли, что ли,
жалко кому? — И замолчал, и его молча слушали боранлинцы. Решайте, думайте, а я пойду
узнаю, как там дела.
И пошел с потемневшим, неприязненным лицом подальше от греха. Брови его сошлись
на переносице. Крут он был, горяч — Буранным прозвали еще и за то, что характером был
тому под стать. Вот и сейчас, будь они наедине с Сабитжаном, высказал бы в бесстыжие
глаза все, что тот заслуживал. Да так, чтобы запомнил на всю жизнь! Но не хотелось в бабьи
разговоры лезть. Женщины вот шушукаются, возмущаются — приехал, мол, сынок хоронить
отца как в гости. С пустыми руками в карманах. Хоть бы пачку чая привез, не говоря уж о
другом. Да и жена, сноха-то городская, могла бы уважить, приехать, поплакать и
попричитать, как заведено. Ни стыда, ни совести. Когда старик был жив да при достатке —
пара дойных верблюдиц, овец с ягнятами полтора десятка, — тогда он был хорош. Тогда она
наезжала, пока не добилась, чтобы все было продано. Увезла старика вроде к себе, а сами
понакупили мебели да машину заодно, а потом и старик оказался ненужным. Теперь и носа
не кажет. Хотели было женщины шум поднять, да Едигей не позволил. Не смейте, говорит, и
рта и раскрывать в такой день, и не наше это дело, пусть сами разбираются…
Он зашагал к загону, возле которого стоял на привязи, изредка, но сердито покрикивая,
пригнанный им с выпаса Буранный Каранар. Если не считать того, что раза два приходил
Каранар с гуртом воды напиться из колодца у водокачки, то почти целую неделю днями и
ночами гулял он на полной свободе. От рук отбился, злодей, и вот теперь выражал свое
недовольство — свирепо разевая зубатую пасть, вопил время от времени: старая история —
снова неволя, а к ней надо привыкать.
Едигей подошел к нему раздосадованный после разговора с Сабитжаном, хотя заранее
знал, что так оно и убудет. Получалось — Сабитжан делал им одолжение, присутствуя на
похоронах собственного отца. Для него это обуза, от которой надо суметь побыстрей
отвязаться. Не стал Едигей тратить лишних слов, не стоило того, поскольку так и так
приходилось делать все самому, да вот и соседи не остались в стороне. Все, кто не был занят
на линии, помогали в приготовлениях к завтрашним похоронам и поминкам. Женщины
посуду собирали по домам, самовары надраивали, тесто месили и уже начали хлебы печь,
мужчины носили воду, распиливали на дрова отслужившие свой срок старые шпалы —
топливо в голой степи всегда первейшая надобность, как и вода. И только Сабитжан
мельтешился тут, отвлекая от дел, разглагольствовал о том о сем, кто на какой должности в
области, кого сняли с работы, кого повысили. А то, что жена его не приехала хоронить
свекра, это его нисколько не смущало. Чудно, ей-богу! У нее, видите ли, какая-то
конференция, а на ней должны присутствовать какие-то зарубежные гости. А о внуках и речи
нет. Они там борются за успеваемость и посещаемость, чтобы аттестат получить в лучшем
виде для поступления в институт. «Что за люди пошли, что за народ! — негодовал в душе
Едигей. — Для них все важно на свете, кроме смерти!» И это не давало ему покоя: «Если
смерть для них ничто, то, выходит, и жизнь цены не имеет. В чем же смысл, для чего и как