Page 69 - И дольше века длится день

— Вспомни, ты чей? Как твое имя? Твой отец Доненбай!
Не заметила мать в напрасном тщании, сколько времени прошло, только спохватилась,
когда на краю стада опять появился жуаньжуан на верблюде. В этот раз он оказался гораздо
ближе и ехал спешно, погоняя все быстрее. Найман-Ана не мешкая села на Акмаю. И
пустилась прочь. Но с другого края наперерез показался еще один жуаньжуан на верблюде.
Тогда Найман-Ана, разгоняя Акмаю, пошла между ними. Быстроногая белая Акмая вовремя
вынесла ее вперед, а жуаньжуаны преследовали сзади, крича и потрясая пиками. Куда им
было до Акмаи. Они все больше отставали, трюхая на своих мохнатых верблюдах, а Акмая,
набирая дыхание, неслась по сарозекам с недосягаемой быстротой, унося Найман-Ану от
смертельной погони.
Не знала она, однако, что, вернувшись, озлобленные жуаньжуаны стали избивать
манкурта. Но какой с него спрос. Только и отвечал:
— Она говорила, что она моя мать.
— Никакая она тебе не мать! У тебя нет матери! Ты знаешь, зачем она приезжала? Ты
знаешь? Она хочет содрать твою шапку и отпарить твою голову! — запугивали они
несчастного манкурта.
При этих словах манкурт побледнел, серым-серым стало его черное лицо. Он втянул
шею в плечи и, схватившись за шапку, стал озираться вокруг, как зверь.
— Да ты не бойся! На-ка, держи! — Старший жуаньжуан вложил ему в руки лук со
стрелами.
— А ну целься! — Младший жуаньжуан подкинул свою шляпу высоко в воздух.
Стрела пробила шляпу. — Смотри! — удивился владелец шляпы. — В руке память осталась!
Как птица, вспугнутая с гнезда, кружила Найман-Ана по сарозскскнм окрестностям. И
не знала, как быть, чего ожидать. Угонят ли теперь жуаньжуаны весь гурт и с ним ее сына-
манкурта в другое место, недоступное для нее, поближе к своей большой орде, или будут
подстерегать ее, чтобы схватить? Теряясь в догадках, она продвигалась объездами по
скрытным местам и высмотрела, очень обрадовалась, когда увидела, что те двое
жуаньжуаней покинули стадо. Поехали прочь рядком, не оглядываясь. Найман-Ана долго не
спускала с них глаз и, когда они скрылись вдали, решила вернуться к сыну. Теперь она во
что бы то ни стало хотела увезти его с собой. Какой он ни есть — не его вина, что судьба так
обернулась, что изглумились над ним враги, но в рабстве мать его не оставит. И пусть
найманы, увидев, как увечат нашественники плененных джигитов, как унижают и лишают их
разума, пусть вознегодуют и возьмутся за оружие. Не в земле дело. Земли всем хватило бы.
Однако жуаньжуанское зло нетерпимо даже для отчужденного соседства…
С этими мыслями возвращалась Найман-Ана к сыну и все обдумывала, как его убедить,
уговорить бежать этой же ночью.
Уже смеркалось. Над великими сарозеками опускалась, незримо вкрадываясь по логам
и долам красноватыми сумерками, еще одна ночь из бесчисленной череды прошлых и
предстоящих ночей. Белая верблюдица Акмая легко и свободно несла свою хозяйку к
большому табуну. Лучи угасающего солнца четко высветляли ее фигуру на верблюжьем
межгорбье. Настороженная и озабоченная Найман-Ана была бледна и строга. Седина,
морщины, думы на челе и в глазах, как те сумерки сарозекские, неизбывная боль… Вот она
достигла стада, поехала между пасущимися животными, стала оглядываться, но сына не
видно было. Его верховой верблюд с поклажей почему-то свободно пасся, таща за собой
повод по земле…
— Жоламан! Сын мой, Жоламан, где ты? — стала звать Найман-Ана.
Никто не появился и не откликнулся.
— Жоламан! Где ты? Это я, твоя мать! Где ты?
И, озираясь по сторонам в беспокойстве, не заметила она, что сын ее, манкурт, прячась
в тени верблюда, уже изготовился с колена, целясь натянутой на тетиве стрелой. Отсвет
солнца мешал ему, и он ждал удобного момента для выстрела.
— Жоламан! Сын мой! — звала Найман-Ана, боясь, что с ним что-то случилось.