Page 70 - И дольше века длится день

Повернулась в седле. — Не стреляй! — успела вскрикнуть она и только было понукнула
белую верблюдицу Акмаю, чтобы развернуться лицом, но стрела коротко свистнула,
вонзаясь в левый бок под руку.
То был смертельный удар. Найман-Ана наклонилась и стала медленно падать, цепляясь
за шею верблюдицы. Но прежде упал с головы ее белый платок, который превратился в
воздухе в птицу и полетел с криком: «Вспомни, чей ты? Как твое имя? Твой отец Доненбай!
Доненбай! Доненбай!»
С тех пор, говорят, стала летать в сарозеках по ночам птица Доненбай. Встретив
путника, птица Доненбай летит поблизости с возгласом: «Вспомни, чей ты? Чей ты? Как
твое имя? Имя? Твой отец Доненбай! Доненбай, Доненбай, Доненбай, Доненбай!..»
То место, где была похоронена Найман-Ана, стало называться в сарозеках кладбищем
Ана-Бейит — Материнским упокоем…
От белой верблюдицы Акмаи осталось много потомства. Самки в ее роду рождались в
нее, белоголовые верблюдицы были известны кругом, а самцы, напротив, рождались
черными и могучими, как нынешний Буранный Каранар.
Покойный Казангап, которого теперь везли хоронить на Ана-Бейит, всегда доказывал,
что Буранный Каранар не из простых, а началом от самой Акмаи, знаменитой белой
верблюдицы, оставшейся в сарозеках после гибели Найман-Аны.
Едигей охотно верил Казангапу. Почему бы и нет… Буранный Каранар стоил того…
Сколько уже было испытаний и в добрые и в худые дни — и всегда Каранар вызволял из
трудностей… Вот только дурной уж очень становится, когда в гон идет, в самые холода
всегда это с ним случается, и тогда он лютует, страшно лютует, и зима лютует и он. Две
зимы сразу. Сладу нет никакого в такие дни… Однажды он подвел Едигея, крепко подвел, и
был бы он, скажем, ну, не человеком, а, допустим, разумным существом, никогда не простил
бы Буранный Едигей тот случай Буранному Каранару… Но что взять с верблюда,
одуревшего в случной сезон… Да дело-то и не в нем. Разве можно обижаться на животное,
это ведь к слову сказано, просто уж судьба обернулась таким образом. При чем тут
Буранный Каранар? Вот ведь Казангап хорошо знал эту историю, он ее и рассудил, а не то
кто знает, как бы все вышло.

VII

Конец лета и начало осени 1952 года вспоминал Буранный Едигей с особым чувством
былого счастья. Как по волшебству сбылось предсказание Едигея. После той страшной
жары, от которой даже сарозекские ящерицы прибегали на порог жилья, спасаясь от солнца,
погода внезапно изменилась уже в середине августа. Схлынула вдруг нестерпимая жара, и
постепенно стала прибывать прохлада, по крайней мере по ночам можно было уже спокойно
спать. Бывает такая благодать в сарозеках, год на год не приходится, но бывает. Зимы всегда
неизменны. Всегда суровы, а лето иной раз и поблажку дает. Такое случается, когда в
высших слоях воздушных течений, как рассказывал однажды Елизаров, происходят крупные
сдвиги, меняются направления небесных рек. Елизаров любил рассказывать о таких вещах.
Он говорил, что наверху протекают огромные незримые реки с берегами своими и
разливами. Эти реки, находясь в беспрерывном обороте, якобы омывают земной шар. И, вся
окутанная ветрами, Земля плывет по кругам своим, и вот то и есть течение времени.
Любопытно было послушать Елизарова. Таких людей не сыскать, редкой души человек.
Уважал его Буранный Едигей, Елизарова, и тот отвечал ему тем же. Да, так вот, значит, та
небесная река, что приносит подчас в сарозеки облегчительную прохладу в самый зной, она
почему-то снижается со своего потолка и, снижаясь, наталкивается на Гималаи. А Гималаи-
то где, бог знает как далеко, но все равно в масштабах земного шара это совсем недалеко.
Воздушная река наталкивается на Гималаи и дает обратный ход; в Индию, в Пакистан она не
попадает, там жара так и остается жарой, а над сарозеками растекается обратным ходом,
потому что сарозеки, подобно морю, открытое беспрепятственное пространство… И