Page 98 - И дольше века длится день

— А в чем? — резонно спросил Казангап.
— В чем, в чем! — раздраженно проворчал Едигей, но так и не ответил. И ходил с этим
застрявшим в мозгу вопросом, не находя ответа.
Как известно, беда не приходит одна. Простыл здорово старшенький Куттыбаевых —
Даул. Свалился в жару и бреду мальчишка, кашель мучил, горло болело. Зарипа говорила,
что у него ангина. Лечила его всякими таблетками. Но при детях находиться неотлучно она
не могла: работала стрелочницей, жить надо было. То в ночь, то днем выходила на
дежурство. Пришлось Укубале взять на себя эти заботы. Своих двое да ее двое, с четырьмя
управлялась, понимая, в каком безвыходном положении оказалась семья Абуталипа. И
Едигей как мог помогал. Рано утром приносил уголь к ним в барак из сарайчика и, если
успевал, растапливал печь. Каменный уголь растопить тоже сноровку надо иметь. Засыпал
сразу ведра полтора угля, чтобы целый день тепло держалось для детей. Воду из цистерны на
тупиковой линии тоже сам приносил, дрова колол на растопку. Что стоило ему сделать то,
сделать это, дров наколоть, воды принести и прочее… Самое трудное заключалось в другом.
Невозможно, мучительно, невыносимо было смотреть в глаза Абуталиповым ребятам и
отвечать на их вопросы. Старший лежал больной, он был по характеру сдержанным малым,
но младший, Эрмек, тот в мать, живой, ласковый, бесконечно чувствительный и ранимый, с
ним трудно приходилось. Когда Едигей заносил поутру уголь и растапливал печь, то
старался не разбудить ребят. Однако редко когда удавалось уйти незамеченным. Кудрявый
черноголовый Эрмек сразу просыпался. И первый его вопрос, как только открывал глаза,
был:
— Дядя Едигей, а папика приедет сегодня?
Малыш бежал к нему раздетый, босиком и с неистребимой надеждой в глазах, что
стоит Едигею сказать «да» — и отец непременно вернется и снова будет с ними дома. Едигей
сгребал его в охапку, худенького, теплого, и снова укладывал в постель. Разговаривал как со
взрослым:
— Сегодня не знаю, Эрмек, приедет или не приедет твой папика, но со станции нам
должны сообщить по связи, каким поездом он вернется. Ведь у нас пассажирские поезда не
останавливаются, сам знаешь. Только по приказу самого главного диспетчера дороги. По-
моему, на днях должны передать. И тогда мы с тобой и с Даулом, вот если он поправится к
тому времени, выйдем к поезду и встретим.
— Мы скажем: папика, а вот и мы!
— Ну конечно! Мы так и скажем, — бодрым тоном поддерживал Едигей.
Но сообразительного малыша не так-то просто было провести.
— Дядя Едигей, а давай, как тогда, сядем на товарный поезд и поедем все к этому
самому главному диспетчеру. И скажем, чтобы он остановил у нас поезд, на котором приедет
папика.
Приходилось выкручиваться.
— Но ведь тогда было лето, тепло. А сейчас на товарном поезде как поедешь? Холодно
очень. Ветрище. Вон видишь, как окна замерзли. Мы туда и не доедем, застынем, как
ледышки. Нет, это очень опасно.
Мальчик примолкал грустно.
— Ты полежи пока, а я посмотрю Даула, — находил причину Едигей, подходил к
постели больного, клал тяжелую узловатую руку на горячий лоб ребенка… Тот с трудом
приоткрывал глаза, слабо улыбался спекшимися от жара губами. Жар все еще держался. —
Ты не раскрывайся. Ты потный. Слышишь, Даул? Еще больше простынешь. А ты, Эрмек,
подноси ему тазик, когда он помочиться захочет. Слышишь? Чтобы он не вставал. Скоро
ваша мама придет с дежурства. А тетя Укубала придет сейчас, покормит вас. А когда Даул
выздоровеет, будете прибегать к нам, играть с Сауле и Шарапат. Мне на работу пора, а то
ведь снег какой большой, поезда остановятся, — заговаривал Едигей ребят перед уходом.
Но Эрмек был неумолим.
— Дядя Едигей, — говорил он ему, стоящему уже на пороге. — Если снегу будет очень