Page 93 - И дольше века длится день

прижавшись к тете Укубале. Но тяжелее всех приходилось с Эрмеком, которого, заслоняя
собой от ветра, держал на руках Едигей. Этот малыш ничего не подозревал.
— Папика, папика! — звал он отца. — Иди сюда, к нам. Мы тоже поедем с тобой!
Абуталип вздрагивал при его голосе, невольно порывался обернуться и что-то ответить
ребенку, но ему не позволяли оглядываться. Один из троих не выдержал:
— Не стойте здесь! Слышите? Идите отсюда, потом подойдете.
Пришлось отступить подальше.
Но вот показались издали огни паровоза, и все зашевелились, задвигались на месте.
Зарипа не удержалась, всхлипнула громче. И вместе с ней заплакала Укубала. Поезд нес с
собой разлуку. Пробивая лобовым светом толщу морозной летучей мглы в воздухе, он
грозно надвигался, вырастая из клубов тумана темной грохочущей массой. С его
приближением все выше над землей поднимались пылающие фары паровоза, все различимей
крутилась в полосе света мятущаяся поземка между рельсами, все слышней и тревожней
доносился натруженный шум кривошипов и поршней. Вот уже видны стали очертания
поезда.
— Папика, папика! Смотри, поезд идет! — кричал Эрмек и замолкал, удивленный тем,
что отец не откликается. И снова пытался обратить его внимание: — Папика, папика!
Суетившийся возле начальник разъезда Абилов подошел к тем троим:
— Почтовый вагон будет в голове состава. Прошу, пройдите, пожалуйста, вперед. Вот
туда.
Все двинулись в указанную им сторону довольно быстрым шагом, поезд уже нагонял.
Впереди не оглядываясь шел кречетоглазый с портфелем, за ним, сопровождая Абуталипа,
двое его широкоплечих помощников, и на некотором расстоянии от них поспешали следом
Зарипа, за ней Укубала, ведя за руку Даула. Едигей шел сбоку и чуть позади с Эрмеком на
руках. Он не мог позволить себе разрыдаться при женщинах и детях. И пока они шли,
боролся с собой, пытался совладать с тяжелым, застрявшим в горле комком.
— Ты умный мальчик, Эрмек. Ты умный, да? Ты умный, ты не будешь плакать,
хорошо? — бессвязно бормотал он, прижимая к себе малыша.
А поезд тем временем, замедляя ход, подкатывал к остановке. Мальчик на руках Едигея
испуганно вздрогнул, когда паровоз, равняясь с ними и еще продвигаясь несколько вперед, с
резким шумом сбросил пар и раздался пронзительный свисток кондуктора.
— Не бойся, не бойся, — сказал Едигей. — Ничего не бойся, когда я с тобой. Я всегда
буду с тобой.
Поезд остановился с долгим, тяжким скрежетом, закуржавелые от изморози и снежной
пыли, подслеповатые от наледи на стеклах вагоны застыли на месте. И стало тихо. Но
паровоз тут же с шипением спустил пар, готовясь снова тронуться в путь. Почтовый вагон
был следующим после багажного от паровоза. Окна почтового вагона были зарешечены, а
двустворчатые двери располагались посередине. Двери открылись изнутри. Выглянули
мужчина и женщина в форменных почтовых фуражках, в ватных штанах и телогрейках.
Женщина с фонарем была, видимо, старшей. Она была грузная и широкогрудая.
— Это вы? — сказала она, держа фонарь у головы так, чтобы всех осветить. — Ждем
вас. Место готово.
Первым поднялся кречетоглазый с большим портфелем.
— Ну давайте, давайте, не задерживайте! — заторопили сразу те двое.
— Я скоро вернусь! Это какое-то недоразумение! — торопливо говорил Абуталип. —
Скоро вернусь, ждите!
Укубала не вытерпела. Громко зарыдала, когда Абуталип стал прощаться с детьми. Он
их изо всех сил прижимал к себе, целовал и что-то говорил им, испуганным и ничего не
понимающим. А паровоз был уже под парами. Все это происходило при свете ручного
фонаря. И тут раздался опять бегущий вдоль состава, как электричество, пронзительный,
свербящий душу свисток.
— Ну все, давай-давай, садись! — потащили те двое Абуталипа к ступеням вагона.