Page 1 - Горячий снег

Юрий Бондарев
ГОРЯЧИЙ СНЕГ

Глава первая

Кузнецову не спалось. Все сильнее стучало, гремело по крыше вагона, вьюжно ударяли
нахлесты ветра, все плотнее забивало снегом едва угадываемое оконце над нарами.
Паровоз с диким, раздирающим метель ревом гнал эшелон в ночных полях, в белой,
несущейся со всех сторон мути, и в гремучей темноте вагона, сквозь мерзлый визг колес,
сквозь тревожные всхлипы, бормотание во сне солдат был слышен этот непрерывно
предупреждающий кого-то рев паровоза, и чудилось Кузнецову, что там, впереди, за
метелью, уже мутно проступало зарево горящего города.
После стоянки в Саратове всем стало ясно, что дивизию срочно перебрасывают под
Сталинград, а не на Западный фронт, как предполагалось вначале; и теперь Кузнецов знал,
что ехать оставалось несколько часов. И, натягивая на щеку жесткий, неприятно влажный
воротник шинели, он никак не мог согреться, набрать тепло, чтобы уснуть: пронзительно
дуло в невидимые щели заметенного оконца, ледяные сквозняки гуляли по нарам.
«Значит, я долго не увижу мать, — съеживаясь от холода, подумал Кузнецов, — нас
провезли мимо…».
То, что было прошлой жизнью, — летние месяцы в училище в жарком, пыльном
Актюбинске, с раскаленными ветрами из степи, с задыхающимися в закатной тишине
криками ишаков на окраинах, такими ежевечерне точными по времени, что командиры
взводов на тактических занятиях, изнывая от жажды, не без облегчения сверяли по ним часы,
марши в одуряющем зное, пропотевшие и выжженные на солнце добела гимнастерки, скрип
песка на зубах; воскресное патрулирование города, в городском саду, где по вечерам мирно
играл на танцплощадке военный духовой оркестр; затем выпуск в училище, погрузка по
тревоге осенней ночью в вагоны, угрюмый, в диких снегах лес, сугробы, землянки
формировочного лагеря под Тамбовом, потом опять по тревоге на морозно розовеющем
декабрьском рассвете спешная погрузка в эшелон и, наконец, отъезд — вся эта зыбкая,
временная, кем-то управляемая жизнь потускнела сейчас, оставалась далеко позади, в
прошлом. И не было надежды увидеть мать, а он совсем недавно почти не сомневался, что их
повезут на запад через Москву.
«Я напишу ей, — с внезапно обострившимся чувством одиночества подумал
Кузнецов, — и все объясню. Ведь мы не виделись девять месяцев…».
А весь вагон спал под скрежет, визг, под чугунный гул разбежавшихся колес, стены
туго качались, верхние нары мотало бешеной скоростью эшелона, и Кузнецов, вздрагивая,
окончательно прозябнув на сквозняках возле оконца, отогнул воротник, с завистью
посмотрел на спящего рядом командира второго взвода лейтенанта Давлатяна — в темноте
нар лица его не было видно.
«Нет, здесь, возле окна, я не усну, замерзну до передовой», — с досадой на себя
подумал Кузнецов и задвигался, пошевелился, слыша, как хрустит иней на досках вагона.
Он высвободился из холодной, колючей тесноты своего места, спрыгнул с нар,
чувствуя, что надо обогреться у печки: спина вконец окоченела.
В железной печке сбоку закрытой двери, мерцающей толстым инеем, давно погас
огонь, только неподвижным зрачком краснело поддувало. Но здесь, внизу, казалось, было
немного теплее. В вагонном сумраке этот багровый отсвет угля слабо озарял разнообразно
торчащие в проходе новые валенки, котелки, вещмешки под головами. Дневальный Чибисов
неудобно спал на нижних нарах, прямо на ногах солдат; голова его до верха шапки была
упрятана в воротник, руки засунуты в рукава.
— Чибисов! — позвал Кузнецов и открыл дверцу печки, повеявшей изнутри еле
уловимым теплом. — Все погасло, Чибисов!