Page 104 - Горячий снег

части станицы. И Веснин заговорил:
— Петр Александрович! Хочется быть оптимистом! Но кто знает, как оно все
сложится! Если они, паче чаяния, прорвут на всю глубину и соединятся со сталинградской
группировкой, ведь это значит свести на нет успех ноябрьского контрнаступления, и к черту
надежды на поворот в войне, как мы уже стали говорить после ноября! Опять все сначала?
Представить не могу… и не хочу! Как вы на все это смотрите?
— Пока большого оптимизма не испытываю — не хочу быть провидцем. В танках и
авиации у Манштейна явный перевес, — ответил Бессонов. — И все-таки думаю, что
Сталинград имеет для немцев первостепенное значение только потому, что на Кавказе дела у
них неважны стали. Опасаются быть отрезанными. Поэтому вот эта операция для них —
камень преткновения.
— Петр Александрович, я толкую о нашей армии! — с жаром сказал Веснин. —
Простите, не думал сейчас о Кавказе почему-то! А вот, кроме полка Хохлова, стоило бы
пустить в контратаку хотя бы одну бригаду из нашего мехкорпуса? Как вы полагаете? Ведь
это очень существенно!
— Не уверен, не могу распылять танки. Немцы должны увязнуть, а чем, скажите,
воевать дальше будем? — твердо возразил Бессонов, хотя и понимал, что подталкивало
Веснина на это предложение.
Он также понимал, что ни командиры дивизий, ни командиры корпусов, а только он,
командующий армией, и, в силу своей должности, Веснин должны будут равно ответить
полной мерой в случае роковой неудачи, в случае провала операции, независимо ни от чего и
ни от кого. И это странно соединяло их одной судьбой, несколько смягчало Бессонова и
вместе с тем вызывало подозрение: смог ли бы этот молодой член Военного совета в самом
безвыходном положении оставаться с ним и нести ответственность одинаково с ним?
Бессонов сказал:
— Не чересчур ли уж внимательно вы вникаете в оперативные вопросы, Виталий
Исаевич?
— Не понимаю, — пробормотал Веснин и поправил дужку очков на переносице. —
Почему чересчур?
— Полагаю, что вас в большей степени должны беспокоить вопросы, так сказать,
морального порядка.
— Странные у нас отношения, Петр Александрович, — тихо и с сожалением
проговорил Веснин. — Вы меня не подпускаете к себе ни на миллиметр. Почему? Какой же
смысл? Понимаю, можно разбить головой стеклянную стену, пораниться, но ватную…
Ватная стена между нами, Петр Александрович, да, да! Сначала мы с вами были на «ты»,
потом перешли на «вы»… И как-то незаметно вы это сделали.
— Не совсем согласен. Но, может быть, так удобней, Виталий Исаевич. И вам и мне…
Не пробивать головой стену Тем более голова-то у каждого одна. Ложись, комиссар!.. — И
Бессонов, пригнувшись, сильно дернул за рукав Веснина.
С животным, задыхающимся мычаньем где-то справа за высотой «сыграли»
шестиствольные немецкие минометы, заблистали по горизонту хвосты реактивных мин,
рассекая огненно-дымный закат. Разрывы раскаленными спиралями закрутились на вершине
высоты. Высота хрястнула, тяжко вздрогнула. Навстречу ударило визжащим ветром
осколков.
Бессонов и Веснин упали на дно хода сообщения и лежали так несколько секунд,
защищенные землей и одновременно не защищенные перед судьбой и случайностью. Кто
знал, на сколько делений мог изменить прицел немецкий наводчик? Бессонов чувствовал,
что лежит неудобно, придавив больную ногу, и с отвращением к самому себе, к своему телу,
которое испытывало боль и страх перед вторичной возможностью боли, он заворочался на
земле под чужим взглядом. Веснин, сдернув очки, близоруко смотрел на него с тем
изумленно-вопросительным выражением, которое говорило: «А вы тоже боитесь умереть,
генерал? Оказывается, все одинаково слабы перед смертью». Морщась от боли в ноге, от