Page 122 - Горячий снег

— Познакомились, товарищ член Военного совета? — прозвучал серьезный голос
Осина, который следил за долгим чтением Веснина. — Разрешите, я возьму листовку?
«Значит, это сын Бессонова, он жив, и это теперь очевидно, — подумал Веснин, не в
силах оторваться от нечеткой, серой фотографии этого истощенного мальчика с кубиками
младшего лейтенанта. — Бессонов не знает об этом. Может быть, догадывается, но не знает.
Что же это такое? Текст явно фальсифицирован. Несомненная фальшивка, каких было
немало. Кто-нибудь из мерзавцев, попавших в плен вместе с ним, указал немцам: вот, мол,
комроты — сын генерала. Да, так, наверное. Скорее всего так. Не может быть иначе. И после
этого был помещен в госпиталь. На первом же допросе сфотографировали, придумали текст.
Иначе быть не может! Ведь школьник, мальчишка, воспитанный комсомолом, Советской
властью! Нет, другому я не верю, не могу поверить!»
— Товарищ член Военного совета, листовка, вы сами понимаете, не для оглашения. То
есть… Очень не хотел бы, чтобы это стало известно командующему.
— Подождите.
«Да, Бессонов, Бессонов… Он сказал, что ему сообщили только, что сын пропал без
вести. В списках убитых и раненых нет… А каким числом датирована листовка? 14 октября
1942 года. Около двух месяцев назад».
— Товарищ член Военного совета, простите. Листовку верните мне. Случаем войдет
сюда командующий. Мы не имеем права травмировать его морально…
«Знали об этом в Москве или не знали, когда был там Бессонов? „Листовка, вы сами
понимаете, не для оглашения…“. „Не имеем права травмировать“. Значит, кто-то так или
иначе ограждает командующего от истинной трагедии, постигшей его сына. Но зачем? Какой
смысл?»
— Скажите, товарищ Осин, вы верите этой листовке? — спросил Веснин
вполголоса. — Верите, что этот мальчик… предал, изменил?..
— Не думаю, — ответил Осин и пренебрежительно махнул рукой. Затем поправился:
— Но… на войне все возможно. Абсолютно все, это я тоже знаю.
— Тоже знаете? — повторил Веснин, стараясь не выказывать дрожь пальцев, сложил
листовку вчетверо и, расстегнув полушубок, засунул ее в нагрудный карман. — Листовка
останется у меня, как вы сказали — «не для оглашения». — Веснин положил сжатые кулаки
на стол. — Теперь вот вам мой совет: немедленно уезжайте отсюда! Уезжайте с энпэ сию
минуту Так будет лучше. — И, упершись кулаками в стол, Веснин поднялся.
Осин тоже встал, но излишне порывисто, качнув стол коленями; мгновенная белизна
согнала здоровый ток крови с его полноватого лица, кожа на щеках натянулась.
— А если уж что произойдет в окружении, полковник Осин… — договорил Веснин с
расстановками, — если что произойдет, то безопасность… вот она. — И он провел рукой по
ремню, похлопал по кобуре пистолета на боку — Вот она…
Некоторое время они стояли молча, у разных концов стола. Танковые разрывы долбили
высоту, казалось, сдвигали куда-то в сторону блиндаж; ручейки земли бежали из-под накатов
по стенам, шуршали на нарах, от качки под потолком «летучей мыши» потемнело,
закоптилось стекло. И, уже готовый выйти из блиндажа в траншею, где были люди,
раздавались команды, живые голоса, на морозный воздух после этого разговора, Веснин
видел, как еле улыбались крупные губы Осина и совсем не улыбались его голубые глаза, и
проговорил с отвращением к самому себе за свою резкость:
— Бессонов не узнает об этом разговоре ни слова!
Осин вежливо молчал. Он ни на минуту не забывал о высокой власти Веснина, о его
хороших отношениях с членом Военного совета фронта Голубковым, не забывал о его праве
непосредственной связи с Москвой и думал в то же время о Веснине как о человеке слишком
горячем, недальновидном, неосторожном, даже мягкотелом, — такие не внушали веры в
прочность их положения. Осин знал о нем все: знал, что Веснин не из кадровых, а из
штатских, из преподавателей Высшей партийной школы и Политакадемии; хорошо помнил,
что у него вторая жена — преподавательница, армянка по национальности, и десятилетняя