Page 134 - Горячий снег

— Хочешь посмотреть, что осталось? Ноль целых ноль десятых. Мы дырка. А вокруг
бублик. Из немецких танков. Мы здесь, а они вон где? Справа и слева прорвались. Дела,
лейтенант: немцы под Сталинградом в окружении, нас тут в колечко зажали. Веселый денек
был, как? Говорят, что ада нет. Брешут! А в общем, лейтенант, нам крупно повезло! —
сказал Уханов, вроде бы веселея от этого везения. — Молиться надо.
— Кому молиться? — Кузнецов устало оглядел застывшие за разными концами станин
фигуры Нечаева и Чибисова, добавил: — Если танки двинут ночью, передавят нас тут без
снарядов за пять минут. А отходить куда? Молись судьбе, чтобы не двинули…
— Именно, — хохотнул Уханов и спросил быстро: — Что предлагаешь, лейтенант?
— Пойду посмотрю те орудия. Потом решим.
— Решим? Со мной решать будешь? А где Дроздовский? Где комбатик наш? Где связь
с энпэ?
— С тобой будем решать. С кем же еще! — подтвердил Кузнецов. — Что смотришь?
Не ясно?
— Пошли к орудиям. — Уханов перекинул через плечо ремень автомата. — Побачимо.
Хоть и ясно: смотри не смотри — колечко. Только вот это туманно. Впереди метров на
семьсот до станицы, похоже, немцев нет.
— Заняли станицу, что им в голой степи делать? И что для танков семьсот метров!
Наверно, думают, никого тут не осталось. Тем более на тот берег вышли.
— А ты все же странный парень, лейтенант, но ничего. С тобой воевать терпимо.
— Приятно слушать. Еще что-нибудь скажи! Еще комплимент — и растаю…
— Ладно. Принято. Кстати, что с нашей девкой? Где она? Жива?
— Да. В землянке с ранеными. Таскала раненых от твоего же орудия. Не заметил?
— Кроме танков, ничего не видел. И ничего не соображал…
А когда отошли от огневых позиций и зашагали по ходу сообщения, полновесная до
глухоты тишина плотно стиснула их в узком проходе, тяжелая, давящая на голову, грозовая
тишина. Кузнецов первый остановился, показалось, как в воде, заложило барабанные
перепонки, потряс головой — противный звон плыл в ушах. Мгновенно сзади остановился и
Уханов. Шорох одежды, звук шагов окончательно стихли. Потом, подчеркивая это тяжкое,
неправдоподобное безмолвие, одиноко простучала, осеклась за спиной пулеметная очередь.
И все онемело, омертвело в ночи. Только в зудящем звоне ошаривающий тишину голос
Уханова:
— Что почуял, лейтенант? Немецкий пулеметик в тылу?
— В ушах у тебя звенит, Уханов? — Кузнецов нерешительно снял шапку, уже подумав,
что оглох совсем. — Что-нибудь слышишь?
— В башке кузнечики, лейтенант. После стрельбы это…
— Больше ничего?
— Слышу, что там кончилось, на том берегу. Неужто глубже прорвали?
— Везде затихло.
— Намертво, — сказал Уханов. — Похоже, жиманули наших до Сталинграда, прорвали
фронт, а мы одни тут… Глянь на северо-восток, лейтенант. Это над Сталинградом горит.
Километров тридцать отсюда.
— Подожди!.. Послушай!.. — Кузнецов, подавшись к брустверу, настороженно
вытянулся. — Вроде впереди кто-то кричит… Или это в ушах?
Ему послышался человеческий вскрик где-то за пехотными траншеями на холмах,
слабо замолкший в тишине краснеющих снегов. С затаенным дыханием, не надевая шапки,
Кузнецов вслушивался сквозь тонкий звон в ушах, глядел на зарево, вспухавшее в
непонятном безмолвии над тем берегом, на слабое свечение неба на северо-востоке, где был
Сталинград, на разбросанные по степи смрадные костры из железа на протяжении всего
этого берега и перед батареей — огонь, ветер, снежная крошка, смутно-зловещие силуэты
сгоревших бронетранспортеров и танков на холмах.
— Не может быть, чтобы они прорвались к Сталинграду, — тихо сказал Кузнецов.