Page 140 - Горячий снег

Уханов засмеялся.
— Хочешь — верь, хочешь — не верь, перед выпуском ушел в самоволку, а
возвращался — и наткнулся на командира дивизиона. Нос к носу. Знакомо окно в первом
гальюне возле проходной? Только влез в форточку, а майор передо мной, как лист перед
травой, орлом на толчке сидит…
— Угораздило тебя уйти в самоволку перед выпуском!
— Это уж детский вопрос, лейтенант. Было дело — кончено. Но уразумел, в чем
комедия? Всунулся я в окно и, вместо того чтобы сразу деру дать, смеху сдержать не смог
при виде майора в таком откровенном положении. Вылупил он на меня глаза, а я стою перед
ним дурак дураком, и смех разрывает, ничего не могу с собой поделать. Стою на
подоконнике — и ржу идиотом. Потом, конечно, крик и гром, поднял из горизонтального
состояния Дроздовского, образцового во всех смыслах помкомвзвода, — и шагом марш на
гауптвахту. Веришь, нет?
— Нет.
— Ну, это — дело хозяйское, — сказал Уханов, и передний стальной зуб его померцал
открытой улыбкой.
На северном берегу, где постепенно угасало, бледнело зарево, прогремело подряд
несколько выстрелов, следом зашлась немецкая автоматная очередь — и все смолкло. В
ответ с южного берега ни звука.
— Откуда еще стрельба? — насторожился Кузнецов и, помолчав, спросил: — Скажи,
что ты думаешь о Дроздовском? Действительно, был образцовым помкомвзвода…
— Выправка у него, лейтенант, как у Бога. Исполнительный и умный мальчик. А
почему спросил? Что у тебя с ним?
Сильный ветер причесывал, трепал около ног сухие, жесткие стебли травы, дул в спину
из степи от холмов, где работала похоронная команда. Кузнецов, замерзая, хмуро поднял
воротник.
— Знаешь, как погиб Сергуненков? Глупо! Идиотски! Думать об этом не могу! Забыть
не могу!
— А именно?
— Дроздовский прибежал к орудию, когда уже самоходка разбила накатник, и приказал
ему гранатой уничтожить самоходку. Понимаешь, гранатой! А метров сто пятьдесят по
открытой местности ползти надо было. Ну, и пулеметом, как мишень, скосило…
— Яс-сно! Гранатами воевать вздумал, мальчик! Хотел бы я знать, что могла сделать
эта пукалка. Гусеницу чуть ущипнуть! Стой, лейтенант, прихватим снаряды…
Они задержались на бывшей огневой Чубарикова, и здесь опять густо и внятно дохнуло
на них горелым металлом и повеяло тоской, гибелью, смертным одиночеством от
однообразно-унылого дребезжания на ветру искореженного орудийного щита под
вздыбленной лапой гусеницы, от неподвижной громады танка, от одинокой лопаты,
воткнутой в бугор там, где в нише похоронен был подносчик снарядов, которого они так и не
опознали по лицу. Снежная крупа намела здесь белые островки, но еще не прикрыла черную
наготу земли, разверстую зияющими провалами. Из-за поднятого воротника Кузнецов
смотрел на скольжение поземки по раздавленной станине, увидел неправдоподобно четкие
свежие следы, оставленные валенками Уханова вокруг этой ниши, в тех местах, где нанесло
уже снег, и поразился равнодушной, беспощадной белизне.
Уханов с кряканьем вскинул на спину ящик со снарядами. Молча пошли к орудию.

Глава девятнадцатая

Возле орудия послышался испуганный оклик из ровика:
— Стой, кто ходит? Стрелять буду!..
— Жарь, только сразу, — насмешливо отозвался Уханов и сбросил с плеч снарядный
ящик между станинами орудия. — А кричать надо, Чибисов, следующим образом: «Стой,