Page 142 - Горячий снег

головой. И в тот же миг на том берегу треснул винтовочный выстрел, фосфорически-жестко
сверкнул огонек. Свиста пули не было слышно, но в двух шагах справа посыпались крошки
земли с бруствера.
— Оказывается, не мерещилось Чибисову, — сказал Кузнецов.
— Очень близко сидят, стервы, — ответил Уханов. — Где-то в первых домах… Ближе
некуда.
— Пожалуй, Уханов, к рассвету надо бы засечь их, и два снаряда — туда, — произнес
Кузнецов, выпрямляясь. — Заметили движение у орудия. Стрелять не дадут.
— Говорил вам я, говорил! — отозвался из ровика утверждающий несчастье голос
Чибисова. — Как в мешке мы. Впереди они, с тылу они рядом… Отрезали нас, лейтенант!..
— Наблюдать, Чибисов! — приказал Кузнецов. — Только не дно ровика, поняли? Если
что — сигнал, выстрел из карабина, и немедленно в землянку! Повторите.
— Если что, из карабина стрелять, товарищ лейтенант…
— И не спать! Пошли в землянку, Уханов.
Они стали спускаться по выдолбленным в откосе земляным ступеням — речной лед
внизу гладко багровел, залитый заревом.
Вход в землянку был завешен плащ-палаткой, из-за нее пахнуло живым дыханием,
донеслись неразборчивые голоса, и среди них сразу узнал Кузнецов голос Зои. И с
мгновенным ознобом он вспомнил, как она с зажмуренными глазами прижалась к нему
своим ищущим защиты телом — у нее были тогда грязные коленки — в те, мнилось,
предсмертные секунды, когда их засекла самоходка и когда он полусознательно, почти
инстинктивно прикрывал ее своим телом и готов был умереть так, защищая ее от осколков.
Но и теперь он плохо сознавал, что в тот миг произошло с ним и особенно с ней. Может
быть, это пришло из глубины веков; может быть, тогда мужчина в силу необоримого
инстинкта так жертвенно и самозабвенно оберегал женщину для продолжения рода на земле.
Помедлив у входа, Кузнецов подумал, какое будет у нее сейчас лицо, выражение глаз,
после того как войдет он с Ухановым, и, сдвинув брови, отдернул плащ-палатку.
Голоса смолкли. Кто-то кашлянул простуженно.
— Плащ-палатку аккуратней бы… Снайпера лупят!
В землянке было сыро, холодно, из артиллерийской гильзы синевато светило
бензиновое пламя, озаряя мокрые стены. Здесь были трое — Зоя, Рубин и Нечаев; они,
согреваясь, теснились около высокого огня потрескивающей самодельной лампы, и все
повернули головы к входу. Сержант Нечаев, полулежавший возле Зои, локтем своим касаясь
ее колен, — шинель расхристана на груди, так что виден тельник, — испытующе глянул на
нее; вспыхнула под усиками эмалевая улыбка:
— Вот, Зоечка, и лейтенанта дождались!
А сидевший на пустом снарядном ящике ездовой Рубин вдруг заерзал, с
преувеличенной занятостью стал хватать заскорузлыми большими пальцами брызжущие из
гильзы языки огня. Зоя так быстро вскинула голову к Кузнецову, что блеснули, залучились
тревогой зрачки, и тихо, с облегчением улыбнулась. Лицо ее ничем не напоминало то
недавнее, что было подле орудия; оно сильно осунулось, похудело, в подглазьях
обозначились полукруглые тени, губы почернели, казались искусанными, шершавыми.
«Нет, — мелькнуло у Кузнецова, — никто бы не смог ее поцеловать в эти черные губы. Что у
нее с губами? И почему так смотрит на нее Нечаев?»
— Ну вот, слава Богу, что вы пришли, родненькие! — сказала Зоя, улыбаясь с
откровенной радостью. — Я очень ждала вас, мальчики. Хотела увидеть живыми. Слава
Богу, пришли. Где вы были?
— Недалеко. В гостях у фрицев, Зоечка. Вот с лейтенантом немецкие посты
проверяли, — ответил Уханов и, стоя с нагнутой головой, бросил к огню лампы кожаный
круглый саквояжик, совсем домашний, с никелированными, заиндевевшими на морозе
застежками. — Принимай, братцы, трофеи. Нечаев, расстели брезент! Небось жрать все
хотите, как лошади? Нашему родному старшине — боевой привет. Сидит, видать, коровья