Page 47 - Горячий снег

плена вместе с другими, но, как это ни было тяжело, все больше утверждался в мысли, что
сын погиб в дни попытки прорыва из окружения 2-й ударной армии. Это больше походило
на правду.
Но Бессонов не мог знать, что привело к данному разговору, что было толчком,
вызвавшим вдруг любопытство Сталина к генералу Власову.
Во всех войнах случались предательства, трусость, измены армий, выдачи секретных
документов. Измена Власова в июне сорок второго года не являлась изменой армии, до
последнего сражавшейся под деревней Спасская Полисть, — остатки дивизий с боями
вырвались из кольца. Измена Власова была трусливым предательством одного генерала,
ночью тайно бросившего штаб и пришедшего в занятую немцами деревню Пятница со
словами страха и унижения: «Не стреляйте, я генерал Власов». Он спасал свою жизнь,
которая с той минуты стала смертью, ибо всякое предательство — это духовная смерть. Но
предательство Власова и неудача окруженной армии не на главном направлении не меняли,
конечно, положения на всем советско-германском фронте. В то время серьезнейшая
опасность была на юге, и Сталин, занятый южными фронтами, где немцы готовились
нанести главный удар, не хотел сосредоточивать внимание на событиях под Волховом. Когда
же в дни начавшегося большого успеха трех фронтов под Сталинградом, в дни нашего
ноябрьского контрнаступления снова мелькнула в разведсводках фамилия генерала Власова,
Сталин пережил прежний гнев и, неуспокоенный, представлял, что мог чувствовать теперь
Власов там, в тылу у немцев, при сообщении об успехе Красной Армии. И, вернувшись к
прошлому по ходу навязчивых воспоминаний, Сталин ждал, чтобы Бессонов, когда-то
знавший бывшего командующего 2-й ударной армией по учебе в академии, этот немолодой,
отдавший военной службе много лет генерал, определил то заметное в душевных
проявлениях изменника, чуть пробивавшиеся в давние годы корешки, которые объяснили бы
настоящее Власова. А это Сталин хотел знать твердо.
Услышав ответ Бессонова, он по выработанной годами привычке не выказал прямого
неудовлетворения; с вялой неспешностью прошел по ковровой дорожке из конца в конец
кабинета и оттуда сказал еле разборчивым голосом:
— Шагом политическим? Да, это политика… Говорят, товарищ Бессонов, что вы
иногда высказываете свою… особую точку зрения на разные события. Как насчет этих
военнопленных, например. Соответствует действительности это мнение о вас?
Ожидая продолжения разговора о Власове, Бессонов не предполагал этого вопроса, и,
чуть-чуть передвинув по ковровой дорожке замлевшую ногу, он ощутил вдруг прошедший в
груди ветерок и с чувством непривычного для себя состояния начатого крутого,
разрушительного падения с высоты, точно сам уже осознанно готовый к роковому исходу, с
трудом произнес:
— Товарищ Сталин, наверно, обо мне говорят и худшее. Мне известно мнение о том,
что у меня плохой характер. И не сомневаюсь, что были жалобы на меня.
Сталин разомкнул тяжелые веки, посмотрел с пристальным удивлением и медленно
опустил веки.
— Почему прямо не отвечаете на вопрос? — спросил Сталин, внезапно засмеялся
беззвучным смехом и, поглаживая большим пальцем зажатую в руке трубку, валко
пошевеливая плечами, опять зашагал к письменному столу в конце кабинета. — Вы
коммунист, товарищ Бессонов, и ответьте мне как коммунист. Всегда имели свою личную
точку зрения на разные события?
— Старался иметь, товарищ Сталин. Но не всегда удавалось отстаивать ее до конца.
Сталин, сощурясь, глядел от стола. Давно привыкнув к бесспорному согласию
окружающих со своим мнением, как к норме, он иногда позволял очень немногим из
приближенных людей высказывать личное, особое мнение, и ответ Бессонова напомнил ему
одного из представителей Ставки, который подчас и раздражал его, и вместе необходим был
своей настойчивой безбоязненной прямотой при решении оперативных вопросов. Но
опытная проницательность, изумлявшая всех твердой точностью в оценке обстановки,