Page 48 - Горячий снег

приучила Сталина верить в безошибочность собственных суждений; и он высказывал их без
колебаний.
— Понимаю, товарищ Бессонов… Ваши сомнения, по-видимому, относились к судьбам
некоторых военачальников, которых мы в свое время наказали?
— Это только моя точка зрения, товарищ Сталин, — ответил Бессонов, еще ближе
придвигаясь к ледяному ветру, губительно подувшему по лицу, по ногам; и, ответив так,
поняв, что Сталин заставил его сказать о том, о чем не думал говорить, добавил с
поразившим его самого спокойствием: — Эта точка зрения сложилась потому, что мне
пришлось служить с некоторыми военачальниками, впоследствии ставшими жертвой
клеветы. Я в этом уверен, товарищ Сталин…
Сталин положил и оттолкнул в сторону трубку на столе как нечто постороннее,
мешающее ему, заговорил бесстрастно:
— Мне известны такого рода сомнения. Борьба — суровая вещь. Но многие из тех, в
ком мы тогда сомневались, — люди с потенциальной душонкой Власова. Перегибы и
ошибки давно исправили. Рокоссовский и Толбухин успешно воюют под Сталинградом…
«А как же остальные?» — подумал Бессонов.
— …но если бы этот сумасшедший Власов поумнел, порвал с немцами, мы бы его
никогда не простили!..
Разговор этот, видимо, настраивал Сталина на раздражающие, неприятные
воспоминания, и, покашляв, он своей мягкой походкой в лишенных малейшего скрипа
сапогах подошел к карте, долго смотрел на подробно нанесенную утреннюю обстановку трех
фронтов и, пытаясь переключить мысли в ином направлении, думая об успехе этих трех
фронтов под Сталинградом, сказал, сделав отмахивающийся жест:
— Все это к слову! А что касается вашего сына, товарищ Бессонов, не будем зачислять
его в списки пленных. Будем считать его пропавшим без вести. В дальнейшем наведем
подробные справки. И сообщим вам. Мой старший сын, Яков, тоже в начале войны пропал
без вести. Так что мы в одинаковом положении, товарищ Бессонов.
Сталин хотел добавить еще что-то о своем старшем сыне, но, медля, передвинул лупу
на карте, проговорил совсем другое:
— Без задержек вводите в дело свою армию. Желаю вам, товарищ Бессонов, в составе
фронта Рокоссовского успешно сжимать и уничтожать группировку Паулюса. Я вам верю
после активных действий вашего корпуса под Москвой, товарищ Бессонов. Я это помню.
— Не пожалею сил, товарищ Сталин. Разрешите идти?
— Как раз силу-то экономьте. Думал, богатырь вы. — Сталин развел руками, показал
предполагаемый размер плеч Бессонова, при этом неожиданно улыбнулся, усы дрогнули, и в
этот миг (Сталин сам это чувствовал) исчез, растаял латунно-жесткий холодок в глазах —
его лицо, испещренное мелкими оспинками, стало мягким, домашним, добрым, каким его
привык видеть Бессонов на портретах. — Худой вы, товарищ Бессонов. Это потому, что
имеете свою точку зрения?.. Не язва? Мало, наверно, едите. И вот солдат будете плохо
кормить. А это уж непозволительно, хоть со снабжением и неважно под Сталинградом.
— Я из госпиталя, товарищ Сталин. Но худой был всегда, — ответил Бессонов, увидев
эту улыбку Сталина, которая как бы приглашала его забыть в этом разговоре все
постороннее, прямо не относящееся к делу.
Через три часа с военного аэродрома он вылетел на связном самолете в район
Сталинграда. Но и в самолете не мог до конца разобраться в сложном впечатлении от
сорокаминутного разговора с Верховным.
На третий день после прибытия Бессонова на место, в район развертывания армии,
обстановка на юго-западе от Сталинграда решительно изменилась.
С 24 по 29 ноября соединения Донского и Сталинградского фронтов вели непрерывные
наступательные бои против замкнутой в клещи многотысячной немецкой группировки,
ожесточенно сопротивлявшейся, не раз на отдельных участках переходившей в контратаки.
Но к первым числам декабря территория, занятая окруженными войсками, сократилась