Page 51 - Горячий снег

снежком крыльцо.
В доме, где разместился начальник штаба, было до жаркой духоты натоплено, пахло
овчинами, деревом и почему-то теплым конопляным маслом. В большой комнате с
тщательно занавешенными окнами ярким белым накалом горели аккумуляторные лампочки.
Под ними возле карты и за столом сидели на деревянных лавках вызванные генералом
Яценко начальники отделов и служб. И Бессонова удивило, что были они в полушубках, в
шапках, словно подчеркивая тем некую нервозность, которую он не хотел видеть на своем
КП. Было накурено, синие пласты дыма плавали над столом — совещание шло к концу.
Грузный генерал-майор Яценко, с гладко выбритой, несмотря на зиму, крупной головой,
очень заметный внушительной физической прочностью, басовито подал команду при виде
Бессонова. Все встали, вытянулись, пряча поспешно папиросы: знали, что новый
командующий не курит, не выносит табачного дыма.
Бессонов, никому не пожимая руки, поздоровался; снимая полушубок, недовольно
проговорил:
— В этой комнате попросил бы не курить. Не дурманить головы. И хотел бы, чтобы,
входя в штаб, командиры снимали шинели и полушубки. Не сомневаюсь, что так будет
удобней… Если не помешал совещанию, прошу всех незамедлительно приступить к своим
обязанностям.
— Прямо паровозы! — сказал Веснин, потирая руки, покачиваясь на длинных своих
ногах. — Дым коромыслом!..
— Что с ними сделаешь, дымят и дымят, чертяки! Может, проветрить помещение, Петр
Александрович? — забасил Яценко, когда несколько командиров вышли, и повернул
выбритую голову к занавешенным окнам. Он сам не курил, обладал завидным,
несокрушимым здоровьем и, всегда погруженный в бесконечные штабные заботы, к
подчиненным был настроен снисходительно и в быту многое отечески прощал им, как
нашалившим детям.
— Не сейчас, — остановил Бессонов и, ладонью пригладив редкие седеющие,
зачесанные набок волосы, кивнул: — Прошу к карте. Думаю, лучше сесть.
Все, кто остался в комнате, сели поближе к карте. Бессонов прислонил палочку к краю
стола; все глядели не на Яценко, со значительным видом готового докладывать, и не на карту
с последними данными, а на лицо Бессонова, болезненное, сухое, невольно сравнивая его с
лицом Веснина, приятно розовым, моложавым, — командующий армией и член Военного
совета внешне разительно отличались друг от друга.
— Прошу, — сказал Бессонов.
— Из-за запрета пользоваться рациями связь с корпусами оставляет желать лучшего.
Донесения — только через офицеров связи, товарищ командующий, — заговорил Яценко, и
в маленьких умных глазах его Бессонов не отметил прежнего вопроса и удивления, какое
было тогда на Военном совете фронта. Теперь в них как бы отразилось лишь то, что было
связано с организационными усилиями, с лихорадочной переброской четырех полных
корпусов на двести километров с севера на юг. — Два часа назад армия занимала следующее
положение…
Генерал Яценко положил большую руку на карту — плоские, широкие ногти аккуратно
острижены, чисты, и весь он был аккуратен, умыт, выбрит с педантичной чистоплотностью
кадрового военного. Доклад его тоже был педантично четок, голос густо звучал, вроде бы со
вкусом называя номера корпусов и дивизий:
— Третий гвардейский стрелковый корпус вышел в район развертывания на рубеж
реки Мышкова и занимает оборону. Седьмой корпус на марше, с наступлением темноты,
надеюсь, без осложнений прибудет в район сосредоточения. Крайне тяжелое положение
сложилось в механизированном корпусе, товарищ командующий. — И Яценко стал
медленно багроветь, как если бы он, любивший четкость исполнения, вновь пережил
неприятное, бедственное донесение из мехкорпуса. — Кончилось горючее на марше, тягачи
и машины с боеприпасами застряли на сороковом километре… Мною даны две телеграммы