Page 75 - Горячий снег

не осознав чужую смерть, как собственную, отраженную в другом. И Дроздовский ответил:
— Товарищ дивизионный комиссар, лично я умереть не задумаюсь…
— Вы комсомолец? — спросил Веснин. — Наверно, не ошибаюсь…
— Не один я, товарищ дивизионный комиссар. Все командиры взводов и больше
половины расчетов. Комсорг батареи — лейтенант Давлатян…
— Тем более, — сказал Веснин, с улыбкой кивнув Давлатяну, по-детски засиявшему
ответной улыбкой. — Вся жизнь у вас впереди. Позавидовать вам искренне можно. Не
вечность война продлится. — И отошел к брустверу, где стояли в молчании начальник
разведки и командир дивизии.
Теперь никто не обращал внимания на Дроздовского. Полковник Деев, теряя терпение,
пошевелив могучими плечами, глянул на ручные часы, затем на южную часть станицы,
повел настороженными глазами в сторону Бессонова.
Бессонов сидел на снарядных ящиках, положив руки на палочку, глаза были устало
полуприкрыты. Он прислушивался к этому неровному, то далекому, то близкому гудению,
которое носил над светлеющей степью рассветный ветер, и на лбу его прорезались две
продольные складки, пугающие Деева выражением недовольства.
— Так где ваша разведка, полковник? — спросил Бессонов. — Где она?
— Думаю, что надо возвращаться на энпэ, — ответил Деев, насколько возможно
снижая свой звучный баритон. — С разведкой явно что-то неладное, товарищ командующий.
Затрудняюсь объяснить…
— Как вы сказали?
По тону командующего можно было безошибочно определить, что вопрос его не
обещал ничего хорошего, но Деев договорил:
— Пожалуй, нет смысла, товарищ командующий, ждать здесь разведку.
— Я и не жду ее, — желчно произнес Бессонов. — За такую разведку несут
ответственность, полковник, да будет вам известно!
— Рассветает, — сказал Веснин.
Взяв бинокль у пожилого начальника разведки дивизии подполковника Курышева, он с
любопытством водил им по зареву, по хорошо видной сейчас станице впереди. Но и без
бинокля предметы приобрели объемную очерченность. На батарее — в отдалении и вблизи
— проступали лики людей, плоские, серые от бессонной ночи, как маски, и орудия, и бугры
земли на бруствере, и кусты над снегом, трещавшие на ветру оголенными сучьями. Была
зыбкая пора переломного декабрьского рассвета, переходившего в раннее утро, слабо
налитое розовостью на востоке.
И вдруг отчетливо задрожал, начал нарастать вибрирующий по всему горизонту гул,
как будто катился по степи гигантский чугунный шар. В тот же миг из зарева взмыли над
станицей серии двухцветных ракет — одна за другой, по полукругу — каскад красных и
синих светов.
«Вот чего мы ждали!.. — подумал возбужденно Дроздовский. — Это — сигналы
немцев… Разве они так близко? И почему они так близко? И что это за гул?..»
А этот новый гул прочно врастал и врастал в пространство между небом и землей. Он
уже не напоминал раскатившийся чугунный шар, а гремел издали то слитными обвалами
грома, то распадался мощными отзвуками в глубоком русле реки, все надвигаясь и
надвигаясь спереди неминуемо и страшно.
Казалось, стала подрагивать живым телом земля. И, точно подавая знаки этому гулу,
без конца сполахивались полукругом над станицей серии красных и синих ракет.
«Что это — танки или самолеты? Сейчас начнется?.. Уже началось? Надо подавать
команду „к бою“? Я должен действовать немедленно!..»
Усилием воли еще сохраняя спокойствие, не подавая команды, Дроздовский видел, как
хмуро провел по небу глазами генерал Бессонов, как сдвинул брови полковник Деев, как
остановился в руках Веснина бинокль, наведенный на зарево. Потом Веснин отдал бинокль
начальнику разведки, снял неизвестно для чего очки, и, когда обернулся к Бессонову, лицо