Page 23 - Ранние журавли

устроена при отце по-иному — надежно, разумно, красиво. И не только дома, а всюду, быть
может, во всем мире. Двор их, например, выглядел теперь иначе. Чего-то в нем не хватало,
как листьев на дереве по осени. Аил стоит на месте, улицы, дома все те же, а все равно не
так, как было при отце. Даже колеса проезжающих по дороге за двором бричек стучат не так
радостно, как стучали они при отце, когда он ездил по этим дорогам и на такой же бричке…
Люди, побывавшие в Джамбуле, рассказывали, что в городе такая дороговизна, так
голодно и тревожно, что хочется поскорее домой. Значит, и город совсем не тот, каким он
был, когда они ездили туда с отцом.
Отчего же так? Выходит, нет отца — и худо стало… Где-то он сейчас, что с ним?
Последнее письмо приходило месяца полтора назад. Задерживается, успокаивает мать. Она
вздыхает. И действительно, может же письмо задержаться, тем более с фронта. Возможно,
там не до писем сейчас никому? В том-то и суть, однако: одно долго, когда письмо
задерживается с Чуйского канала, и другое — когда с фронта. Об этом они думают, и мать и
все они.
Позавчера к рассвету собака вдруг зашлась от лая, а потом смолкла, заскулила
радостно, и раздался стук в окно. Мать встрепенулась, вскочила с постели, хотя и больная
лежала. Он тоже кинулся к окну. Кто-то стоял у дома. Мать первая узнала.
— Дядя ваш Нургазы приехал, — сказала она сыну, — иди встречай. — А сама
вернулась в постель, стуча от озноба зубами.
Брат матери дядя Нургазы жил в горах, всю жизнь проработал чабаном в соседнем
совхозе. Недавно его тоже призвали в армию, хотя он и немолод уже, а из Джамбула его и
еще нескольких чабанов вернули домой. При отарах некому стало ходить. Не бросать же
стадо на ветер. Хорошо, что дядя Нургазы рядом, нет-нет да и попроведает. Вот и в этот раз,
прослышав, что сестра занемогла, спустился с гор ночью, когда отара в загоне. Ненадолго
приехал, узнать что к чему да вернуться пораньше на место.
Обветренный, заиндевевший, в тяжелой шубе, в большом лисьем малахае, в сапогах с
кошмяными голенищами выше колен, вошел он, громадный и кряжистый, пропахший
холодом и овечьим духом. И сразу в доме стало тесно и шумно. Сбросив шубу, сел подле
постели сестры, взял ее горячую руку в свои тяжелые ладони и молча стал прослушивать
пульс. Долго, внимательно слушал, держа ее тонкое запястье в своих твердых, трудно
гнущихся темно-коричневых пальцах. Что-то знал, что-то постиг он. Кашлянул,
призадумавшись, затем пригладил бороду и сказал Султанмурату, улыбаясь одобрительно:
— Ничего страшного. Простыла она у вас порядком. Холода в нее вошло много. А я
как знал, мяса, сала курдючного прихватил… Горячей шурпы 11 , перцем и луком попей, чтоб
пропотела как следует, — посоветовал он сестре. — А ты, Султанмурат, сними с седла
курджун, занеси, что там есть, в дом, а курджун освободи… Я недолго задержусь, отару не
заставишь ждать.
Пока мать с дядей разговаривали о житье-бытье, Султанмурат успел огонь развести,
вскипятить чаю. А тут и младшие проснулись. И сразу все к дяде кинулись с постели,
неодетые. Он их кутал в шубу подле себя, а они лезли на колени, на шею. Особенно
Аджимурат, любимец дяди, тот совсем превратился в дитя. Ласкался, как теленок, хотя и в
12
третий класс уже ходил. Шапку дядину, лисий малахай надел на себя, камчу дядину в
руки, а сам залез ему на плечи, вроде бы на коня.
— Как тебе не стыдно! Слазь! — Султанмурат сдернул его раза два, но дядя Нургазы
сам позволял:
— Не трогай его, не трогай, пусть побалуется.
Вот такое веселое, шумное утро выдалось. Аджимурату пора уже в школу, а он и не

11 Шурпа — мясной суп.

12 Камча — кнут.